Николай Томан - Прыжок через невозможное

Саперы гордятся своим капитаном и очень уважают его за удивительную выдержку и бесстрашие в бою. В обычное же время он нетороплив и рассудителен, никогда не раздражается и не повышает голоса в разговоре со своими подчиненными. Это не мешает, однако, высокой дисциплине его роты.

Когда старший сержант Брагин заходит к Кравченко, капитан разговаривает с кем-то по телефону. Похоже, что с дивизионным инженером.

— Три попытки уже сделали, и все неудачно, — докладывает капитан Кравченко. — Есть и потери… Сегодня тоже двух ранило. А пехота залегла. Никак не может вперед пробиться из-за этого проклятого дзота…

Потом он внимательно слушает, изредка приговаривая: «Так точно», «Никак нет»…

Трубку на телефонный аппарат капитан кладет со словами: «Будет выполнено, товарищ майор!» — и Брагин окончательно убеждается, что разговаривал он с дивизионным инженером майором Костиным.

Разговаривая с Костиным, Кравченко то и дело косил глаз на старшего сержанта, стоявшего у дверей землянки, а заканчивая разговор, торопливо поворачивается к нему.

— Вот вы-то мне как раз и нужны, товарищ Брагин. Догадываетесь, о чем шел разговор с дивизионным инженером?

— Так точно, догадываюсь, товарищ капитан.

— Приказано сделать еще одну попытку, — продолжает Кравченко, с удовольствием разглядывая через свои сильные очки плотную, коренастую фигуру старшего сержанта.

— Ясно, товарищ капитан. Разрешите только и Голикова взять на это дело.

Командир роты понимающе улыбается: он хорошо знает и подвиги двух этих саперов, и неразлучную дружбу их.

— Ну, это уж само собой, — одобрительно произносит он.

…Голикова Брагин находит в глубоком овраге неподалеку от землянок саперной роты. Ефрейтор, не замечая старшего сержанта, с увлечением бросает какой-то довольно объемистый пакет в прямоугольную рамку, укрепленную на шесте. Забросив его в отверстие рамки три раза сряду, он отступает на шаг и начинает свое непонятное занятие снова.

Брагин присаживается на бугорок, поросший выжженной солнцем травой, закуривает свою неизменную трубку и не без любопытства наблюдает за Голиковым. Ефрейтор трудится буквально в поте лица. Не оборачиваясь и не обращая ни на кого внимания, он все бросает и бросает в отверстие рамки свой увесистый пакет, отступает от нее все дальше и дальше, пока не начинает промахиваться. Тогда Голиков снова возвращается к позиции, с которой не только добрасывал пакет до рамки, но и безошибочно попадал в нее. Отметив эту дистанцию колышком, он промеряет расстояние шагами и тут только вытирает пот, обильно струящийся по его загорелому лицу, и осматривается по сторонам.

— Что это вы за цирк тут устроили, Голиков? — спрашивает его старший сержант, кивнув на шест с рамкой.

— Тренируюсь, — коротко отвечает Голиков, оправляя гимнастерку и застегивая воротник.

— Надеетесь, значит, попасть без промаха?

— У меня тут все рассчитано до тонкости, так что надеюсь, — самоуверенно заявляет ефрейтор. — Проклятый дзот этот я сам лично изучил в бинокль. К тому же расспрашивал саперов, которые уже побывали возле него. Размер его амбразуры и высота ее над землей выдержана мною в точности.

— Вы, значит, считаете, что главное — это точно угодить в амбразуру? — хитро прищурясь, спрашивает старший сержант, часто попыхивая своей трубочкой. — А не знаете вы разве, что уже попадали в нее и другие саперы?

— Знаю, — спокойно отвечает Голиков, щелкая зажигалкой и закуривая папиросу.

— Тогда вы должны знать и то, что ничего из этого не вышло. Немцы тоже ведь не спят там. Как только влетает к ним заряд, так они его тотчас же и выбрасывают назад.

— А надо, чтобы не выбросили, — упрямо произносит Голиков, и добродушное лицо его приобретает суровое выражение.

Старший сержант достаточно хорошо знает характер своего приятеля, чтобы не догадаться, что тот, видимо, уже придумал что-то. Да и вообще стал он в последнее время серьезнее. Брагин заметил в нем перемену после того, как ефрейтор получил из дому письмо от сестры, сообщившей ему о смерти матери и младшего брата. Они погибли от бомбы, попавшей в их дом во время одного из налетов немецкой авиации.

Голиков в тот день был очень мрачен, но никому ни слова не сказал о своем горе. Ни слез, ни жалоб не слышал от него и Брагин. Только несколько дней спустя показал он старшему сержанту это письмо со страшным известием. И лишь одну фразу услышал от него при этом старший сержант: