Лен Дейтон - Мозг ценою в миллиард

Мы развернулись у Зимнего дворца. Там стояла дюжина туристических автобусов и длинная очередь любопытных, терпеливо ожидающих, когда смогут увидеть сокровища русских царей.

— Но есть немало и таких, — сказал я, — которые готовы следовать за Харви Ньюбегином…

— Харви Ньюбегин, — медленно произнес Шток, подбирая слова осторожнее, чем обычно, — был типичным продуктом вашей капиталистической системы, разлагающей личность.

— Я знаю одного человека по имени генерал Мидуинтер, — сказал я, — так вот он считает, что Харви — как раз типичный пример вашей системы.

— Есть только один генерал Зима [6] Midwinter, winter — зима (англ.). , — ответил мне Шток. — И он всегда на нашей стороне.

Машина мчалась по набережной Невы. У другого берега реки я увидел за пеленой падающего снега Петропавловскую крепость и старый крейсер «Аврора». В Летнем саду статуи были упрятаны в деревянные ящики, чтобы не потрескались от холода.

Снег валил все сильнее. Видимость так ухудшилась, что я засомневался, сможет ли вовремя вылететь мой самолет. Сомневался я и в том, что Шток действительно везет меня в аэропорт.

— Харви Ньюбегин был вашим другом? — спросил Шток.

— Сказать по правде, — отозвался я, — даже не знаю.

— Он не слишком верил в западный мир.

— Он вообще ни во что не верил, — сказал я. — Он считал, что вера — это роскошь.

— На Западе вера действительно роскошь, — заметил мой собеседник. — Христианская религия учит вас много работать, не обещая никаких благ при жизни, только за то, что вы проснетесь в раю. Такая вера — непозволительная роскошь.

— А ваш марксизм, — пожал я плечами, — учит вас усердно работать, не обещая никаких благ ни при жизни, ни после смерти, для того, чтобы ваши дети проснулись в раю. Какая разница?

Шток не ответил. Взявшись за подбородок, он рассматривал толпы людей, идущих по тротуару за стеклом машины.

Наконец он нарушил молчание.

— Недавно на одной конференции высокий чин нашей православной церкви заявил, что больше всего надо бояться не мира без Бога, а церкви без веры. Коммунизм сейчас стоит перед подобной проблемой.

Нас не страшит мелочная вражда ваших психопатичных мидуинтеров. Она нам даже помогает. Народ еще сильнее объединяется перед лицом направленной на нас ненависти, но мы боимся потерять чистоту нашего дела внутри самого дела. Мы боимся разувериться в руководстве и поступиться принципами ради политики. Все ваши политические течения — от запутавшихся левых до одержимых правых — давно научились компромиссам. Они отказались от своих первоначальных — пусть далее наивных — целей ради реальной власти. В России мы тоже теперь идем на компромиссы…

Он замолчал.

— Компромисс — это не ругательство, — возразил я полковнику. — Если выбирать между компромиссом и войной, я предпочту компромисс.

— Я говорю не о компромиссе между Востоком и Западом, — сказал Шток. — Я говорю о компромиссе между сегодняшним русским социализмом — мощным, реалистичным и уже всемирным — и социализмом моей юности, юности моего отца — бескомпромиссным, чистым, идеалистичным.

— Вы говорите не о социализме, — повернулся я к Штоку. — Вы говорите о своей молодости. Вы оплакиваете отнюдь не идеалы вашего детства, а жалеете о самом детстве, ушедшем навсегда.

— Возможно, вы правы, — признался Шток.

— Я прав, — уверенно сказал я. — Все, что произошло со мной за последнее время, — итог этой печальной зависти и восхищения, которые почтенная старость испытывает к молодости.

— Ну хорошо, хорошо, — примирительно сказал Шток, — посмотрим. Через десяток лет мы окончательно выясним, какая система может обеспечить лучший уровень жизни. Мы увидим, кто окажется способен совершить экономическое чудо. Увидим, кто и куда будет ездить, чтобы приобрести роскошные товары.

— Приятно слышать, — ответил я, — что и вы поддерживаете идею конкуренции.

— Ты едешь слишком быстро, — сделал Шток замечание шоферу. — Осторожнее обходи этот грузовик.

Затем он повернулся ко мне и тепло улыбнулся.

— Почему вы толкнули вашего друга Харви под автобус?

Мы спокойно смотрели друг на друга. Подбородок у него опять был в порезах, и на нем маленькими темными капельками застыла кровь.

— Вы преступно пытались убить Ньюбегина перед границей, но ничего не вышло. Поэтому вам приказали убить его здесь, в самом центре нашего прекрасного Ленинграда. Не так ли?

Я промолчал и глотнул еще рижского бальзама.