Это напоминало рекламу некоего сексуального препарата, увиденную потом на родине: радостный мудозвон с пучком соломы, застрявшей аж в заднице после утех на сеновале, шагает по улице, а на него тоскливо взирает крысоподобный импотент.
Мысленно вспоминал бывшего настоятеля собора Джона Донна (не могу не сверкнуть эрудицией):
Чужбина тем, быть может, хороша,
Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
Езжай. Куда? — Не все ль равно. Душа
Пресытится любою переменой.
Мысленно вспоминал бывшего настоятеля собора Джона Донна (не могу не сверкнуть эрудицией):
Чужбина тем, быть может, хороша,
Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
Езжай. Куда? — Не все ль равно.
Душа Пресытится любою переменой.
Явись же в наготе моим очам:
Как душам — бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому —
Язычники по духу своему!
Джон Донн
Это напоминало забулдыжный, ха-ха, романс:
«Тобой овладел я на старой скамье
В тени петербургского сада.
И ты мне шептала в любовном огне:
„Не надо, не надо, не надо!“»
Лез в голову стишок из старика Бена Джонсона:
«Прощай, сынок! Немилосердный Рок
Мне будто руку правую отсек.
Тебя мне Бог лишь на семь лет ссудил;
Я должен был платить — и заплатил!»
В детстве восторгался анекдотом: Дунаевский зашел в ресторан, закусил Мясковским с Хренниковым, запил Чайковским с Бизе. Ему стало Паганини, в животе у него сделалось Пуччини, он выскочил на Дворжака, сел на Глинку около Мусоргского, сделал Бах, взял Лист и вытер Шопена.
Словно вошь в штанах — так хотелось разбавить эту велеречивую фразу.
Рассыльный, канцелярский служащий в окружном суде (1916–1917), председатель разверточной комиссии (1918–1919). Следователь по ББ (борьбе с бандитизмом), пом. уполномоченного КРО, один круг белой эмали (это уже по линии лагерной).
Я в свое время тоже пал жертвой британского умения сделать из мухи слона: басни о гениальном полковнике Лоуренсе, о, самая коварная, самая тонкая, самая эффективная служба… а на самом деле насквозь нашпигована монастырскими послушниками.
Неизвестно почему, но в голову явились строчки, заученные еще в средней школе: «Милый друг, я умираю оттого, что был я честен. Но зато родному краю вечно буду я известен». Хорошенького был о себе мнения скромник Алекс!
Заметки внука Алекса — Павлика. Прадед, наверное, был классным туборгом (словечко приспособил классик нашего мехленбургского модерна Пелевин до его поселения в Гималаях, раньше бытовали чудаки и чудихи, потом пошли чуваки и чувихи, затем застряли в козлах), но что такое подштанники? Профессор А. Смирницкий обозначил их словом underpants, это, в общем и целом, понятно, но тем не менее загадочно. У проф. В. Мюллера синонимом оных являются кальсоны, у старика Уэбстера они обозначены drawers or a pair of drawers, однако это ничего не проясняет особенно такому дотошному, как я. Расшифровано, что это одеяние для прикрытия ног и нижней части тела. Но как оно выглядит? Помнится, несколько дней я пытался понять слово «гульфик», даже копался в городской компьютерной библиотеке Валетты, пока случайно не забрел в музей мальтийских рыцарей и не увидел все на картинке. Не знаю, как бы выглядели мои поиски на этот раз, если бы в библиотеке у просвещенного, но муторного деда (никогда не забуду, как он приучал меня к деревенской корове, подталкивал к ней, когда мы бродили по зеленым лужайкам у Виндзора), я не натолкнулся на книгу некоего Солсбери «Russia in Revolution», там, на странице 154 я обнаружил изображение голодающего старика с поднятыми в отчаянии руками, в белой, почти до босых ног рубахе, из-под которой виднелись эти самые подштанники или underpants. Правда, на странице 219 я увидел иное: красивый постер, где стоял мужик почище, тоже в бороде, но с завязанными глазами. Одет он был в красную рубаху навыпуск, перевязанную веревкой (руки вытянул вперед), из-под нее виднелись весьма нарядные цветные штаны, по-видимому, подштанники, они были заправлены в шерстяные носки и тоже перевязаны толстыми веревками, причем на эти носки были надеты то ли слипперы, то ли купальные тапочки. Самое интересное, что человек одной ногой уже находился в пропасти (даже камень уже полетел вниз!) и под всем этим кошмаром стояла подпись: «НЕГРАМОТНЫЙ тот же СЛЕПОЙ, всюду его ждут неудачи и несчастья». Конечно, прадед жил в страшное время, но ныне… Боже, если бы он знал, что ГРАМОТНЫЙ тот же СЛЕПОЙ!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу