Арсений Замостьянов - Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов

– «Следующий! – сказал заведующий», – крикнул Литвинов, уходя.

Следующим был Жолтовский. После Жолтовского – Захарьин.

– Что может быть лучше такого сувенира? – Захарьин чистенько говорил по-английски. Он сел напротив Бронсона. – Что это за газета? Washington Post? Отменно. Много лет ее читаю. У нас в Ленинской библиотеке можно кое-чем поживиться. Хотя, конечно, маловато актуального американского чтива. Мы же по разные стороны баррикад мировой революции. Ирония истории.

Пока Бронсон писал, Захарьин положил на стол белый конверт и повернул голову куда-то в сторону стенгазеты. Наверное, его заинтересовал какой-нибудь рисунок местного карикатуриста.

– А теперь прошу вас сделать два шага направо и встать у стенки. Руки за голову, господин искусствовед.

У Бронсона забегали глаза: «Откуда возник Пронин? Ах, это тот двухметровый чекист закрыл ему обзор. Пронин спрятался, как Пинкертон в романе... Значит, все кончено».

Захарьин побледнел, но ловко выполнил приказ Пронина. Встал у стенки, заложил руки за голову.

В кабинете было окно. Пронин вспомнил, что это окно никто не стерег с улицы. Значит, нужно вызвать Кирия или Железнова, чтобы встали у окна. Что сначала – нацепить на него наручники или позвать Кирия?

– Захарьин, если жизнь вам дорога, стойте смирно! Бронсон, сидеть! – Бронсон и так боялся шелохнуться. Сидел в оцепенении. Одна секунда – поворот к двери. Вторая секунда – шаг. Рука на дверной ручке. Крик: «Кири-ий!» Тут Пронин почувствовал удар со спины, по шее. Били чем-то стальным, бугристым. Пронин упал. Захарьин рванулся к окну. Кровь текла по шее, перешла на грудь, испачкала галстук густой жижей. Пронин сумел собрать силы в комок и ударил Захарьина костылем по колену. Искусствовед дернулся, поскользнулся, упал на колени. Пронин направил на него «коровина».

– Стреляю!

– Твоя взяла, твоя, – выдохнул Захарьин. – Победил ты, быдло лапотное.

Тут же рядом с искусствоведом выросли три человека среднего роста в серых костюмах. Один из них приставил к спине Захарьина пистолет, другой нацепил наручники. Его быстро повели к машине. Кирий бодро отгонял гостей Бронсона подальше от тихого кабинета директора библиотеки. Гости Бронсона – люди надежные. Каждый из них благоразумно сделал вид, что ничего особенного не случилось. И ничто их не интересовало, кроме первого снега! Жолтовский первым изъявил желание подышать воздухом, погулять в саду. Новое светское развлечение всех оживило. Адвокат Потоцкий захватил с собой две бутылки «Клико».

– Хорошо бы еще фейерверк устроить! – сказал он.

– Пожарная комиссия запрещает! – горько вздохнул Повечеровский. – А вот патефон можно взять.

Веселой гурьбой гости вышли в сад. И Бронсон вышел вместе со всеми и даже смеялся шуткам Жолтовского. Правда, смех получался нервный.

Никто не вызвал врача для Пронина. Его забыли, как старого слугу Фирса в пьесе товарища Чехова «Вишневый сад», которую Бронсон неделю назад смотрел во МХАТе. Рядом с Прониным остался один Железнов.

Рана от кастета болела. Сейчас она болела сильнее, чем в первые минуты, когда нужно было действовать. Пронин сильнее сжал губы, подавил крик.

– Что ж ты его не пристрелил? Эх, Иван Николаич. Теперь эту собаку судить будут... Мы его биографию сегодня дополнили. Оказалось, он княжеского роду, Захарьин-то!

– Ну, я ж не князек какой-нибудь. В нашей деревне лежачего не бьют. А князьки, между нами говоря, всегда предателями были. Меняли хозяина за пять целковых. Вассалы, сюзерены – а ну их! А у нас рабоче-крестьянская повадка: с родной земли умри – не сходи! Да подними же меня и костыли подай.

Где-то шумно похохатывал Ковров, перемигивался с друзьями усталый великан Кирий, о чем-то запальчиво спорил с усатым старшиной Лифшиц... Кто-то в десятый раз подряд крутил на патефоне песню Изабеллы Юрьевой «Саша, ты помнишь наши встречи». Но все это было далеко от Пронина и Железнова. Про них забыли. А Пронин и Железнов сидели на скамейке, не обращая внимания на дождь. Они молчали. Просто сидели рядом – и с каждой минутой молчания исчезала усталость. Но на душе у Пронина лежал камень – полновесный кремлевский кирпич. Так бывает после длинного дела, когда смерть ходила рядом, когда понятие «государственная безопасность» из абстракции превращается в топор, нависший над тобой и над твоей Родиной.

– Я окончательно утомил вас, Овалов, – сказал Пронин, сняв очки. – Каюсь, друг мой, каюсь. Что может быть скучнее стариковских воспоминаний? Политическая актуальность этой истории весьма сомнительна. Война, а потом и смерть Сталина изменила все на свете. Иногда я чувствую себя динозавром, пришельцем из далекого прошлого. А ведь тридцать лет – ничтожный срок для истории. Я вот намереваюсь еще хотя бы раз отмерить этот срок. А там доживу до коммунизма – и уже смогу жить, сколько захочу. Ведь все будет по потребностям! ...Именно так шутил наш общий друг Леонид Утесов. Сейчас он редко дает концерты, все больше хворает. Эх, все забываю позвонить... И так всю жизнь: годами не вижусь с друзьями. Разве это жизнь? Одна Агаша перед глазами вертится. А так иногда хочется вернуться на Кузнецкий, в мою старую квартиру.