Норман Мейлер - Призрак Проститутки

— «Я могу простить вас, — заявил Харви, задирая вверх свой нос фэбээровца и как бы обращаясь к невидимым свидетелям на небесах, — вас, североамериканцев, за то, что вы пытаетесь убить меня. Просто в цепи ваших провалов я обнаружил, что капитализм куда менее эффективен, чем я предполагал». Схватил я его интонацию, Хаббард?

— Продолжайте.

— «Я готов простить эти хоть и сконцентрированные, но слабые усилия, однако не могу пройти мимо того, что вы позволили вашим империалистическим коллегам поставлять нам танкеры протухшего машинного масла, от которого проржавели наши станки, после чего вы стали высмеивать неэффективность нашей социалистической системы». Прищучил я этого сукина сына?

— Близко.

— «Да, я могу простить ваши попытки прикончить меня, но я обязан вам сказать, что американский умысел, с нашей, кубинской, точки зрения, выглядит весьма странно. Распылить в телестудии ЛСД в надежде, что я им надышусь и предстану в нелепом виде перед моим народом; опрыскать мой костюм для подводного плавания бактериями туберкулеза; поговаривают о сигарах, пропитанных ядом, и взрывающихся раковинах. Кто же породил все эти идеи? Друзья мои, я обнаружил источник подобного вдохновения. Оно порождено английским литературным героем Джеймсом Бондом. Я поинтересовался этим агентом, Джеймсом Бондом, который выдает себя за человека действия, а выглядит таким дураком, такой фальшивкой. Я поручил нашему превосходному Гаванскому университету провести исследования автора Джеймса Бонда и выяснил, что этот джентльмен, Иэк Флеминг, является иссохшим астматиком со слабым сердцем и растраченной мужской силой. Вот такие люди создают ваши американские легенды», — закончил Харви речь Фиделя Кастро и согнулся пополам в приступе кашля. Поборов приступ, он отложил в сторону пистолет.

Харви еще раз возьмет его, но отлив в этой ночи уже начался. Наконец он встал и предложил:

— Давай прогуляемся. Я приму решение во время прогулки.

Мы прошлись вокруг посольства. Харви сказал:

— Кагэбэшники все время ходят за мной хвостом. Мелкие мерзости у них такие же малюсенькие, как козьи катыши. Я даже уверен, что именно они проткнули мне шины, когда я оставил машину у испанской лестницы. — Он похрипел. — Даже сейчас кто-нибудь, наверное, мог бы меня пристрелить. Я все еще у них на мушке. Ну и пусть. — Он снова похрипел. — Оʼкей, Хаббард, — наконец произнес он. — Я возвращаюсь. Но прежде я хочу устроить чертовски шумную отвальную. У меня будет бить фонтан — я это продумал, — фонтан из шампанского, которое будет стекать в водоем и снова выбрасываться в воздух. Для восстановления газа мы установим в водопроводе патрон с СО 2. — Он просиял. — Завтра я разошлю телеграммы всем нашим представительствам в мире, что возвращаюсь в Вашингтон. И разреши добавить: я не оставлю тебя в покое и твоих, если что-либо или кто-либо будет указывать на то, что я возвращаюсь как опальный.

— На это и намека не будет, — сказал я.

— Да уж, лучше пусть не будет. — Он положил руку мне на плечо. — А ты не пьянеешь, Хаббард. Похоже, держишься на коне. Похоже, у тебя отцовская закалка.

— Куда мне до него.

— Жаль, у меня нет сына, — сказал он.

Мы вернулись к американскому посольству и проходили мимо часового у ворот. Харви повел меня вдоль задней стены.

— Хочу тебе кое-что сказать.

— Дассэр.

— Я тот, кто раскрыл Филби.

— Это нам всем известно.

— Но после того как я его раскрыл, я подумал, не сами ли русские решили взорвать его. Если так, то, сказал я себе, существует на это только один ответ. Они стремились защитить кое-кого покрупнее. Кое-кого покрупнее. А теперь я задаю себе вопрос: кто это? Этот вопрос остается без ответа. Предлагаю тебе догадаться, кто этот большой человек.

Больше он ничего не сказал, но в моем мозгу навеки засел страх, не Проститутка ли это.

Часы нашей безудержной пьянки Харви закончил, помочившись на заднюю стену американского посольства в Риме. В процессе извержения он сказал:

— Хаббард, ты никогда не узнаешь, насколько я приближаюсь к Господу нашему Иисусу Христу, когда опорожняюсь вот так.

Затем на прощание боднулся со мной, одарив меня, помимо похмелья, головной болью.

МОСКВА. МАРТ 1984 ГОДА

Эта фраза «одарив меня, помимо похмелья, головной болью» была последней в рукописи «Альфы». Я не стал тянуть дальше ниточку воспоминаний. Сидя на кровати в моем узком номере на четвертом этаже старого «Метрополя» в Москве, глядя на нелепо высокий потолок, чьи пропорции указывали на то, что в царствование последнего царя помещение это было куда больше, я понимал одно: я не хочу заканчивать так свою рукопись. Не хочу с ней расставаться. Эти две с чем-то тысячи кадров рукописи на микропленке — все равно что деньги в моем кармане, минимальная защита от невзгод в этой чужой и враждебной стране. Теперь источник моего капитала исчерпан. Я покончил с книгой и предоставлен сам себе, взял на себя миссию, цель которой я не могу назвать, но внутренне сознаю, что я ее знаю. Ибо если ответ не таился в каком-то затаенном уголке моего мозга, тогда зачем бы мне быть здесь?