Андрей Остальский - Синдром Л

Спросила с наивным видом:

— Чего не сможешь?

— Ничего не смогу. Не вижу смысла… Он смешался. Упростил себе задачу. Сказал: — Ну ты же сама все понимаешь…

Мне очень хотелось еще пококетничать, дожать его, заставить выговорить нежные слова. Но времени и вправду не было. Поэтому я быстро прижалась к нему и поцеловала. Быстро — летуче. Но чувственно. Приоткрыв на миллиметр губы в момент их соединения. Или на полмиллиметра. И он тут же откликнулся, ответил, точно так, как тогда, в первый раз… А я еще в чем-то сомневалась! Такие вещи — они тоже индивидуальные, как отпечатки пальцев или рисунок ушной раковины.

— Я пошел, — прошептал он.

И мне стало так невыносимо тоскливо от мысли, что мы теперь расстанемся и что впереди — сплошная неизвестность. Даже страшно стало — а что, если мы не увидимся больше никогда? Вдруг ему придется завтра — или даже прямо сегодня — бежать из Москвы? А это вполне вероятно! Особенно после того, как я его подставила. Ведь если нас действительно слушали соответствующие службы… От этой мысли мне просто дурно стало. Но я одолела дурноту. Сказала четко и громко:

— Ну до свидания, Санёк! Может, действительно и встретимся еще. Давай созвонимся завтра, хорошо? А мне в магазин надо — отцу на ужин купить что-нибудь… может, в кулинарии не все еще разобрали.

А он смотрел на меня растерянно, как будто никак не мог сообразить, что же я на самом деле имею в виду. Наверно, догадалась я, пытается понять: дошло до меня на самом деле или я совсем идиотка законченная.

И я принялась буквально выталкивать его вон из квартиры, делая при этом страшные глаза.

Вытолкала. Захлопнула дверь. Подождала секунд тридцать. Потом взяла для видимости авоську и побежала догонять. Когда проходила мимо вахтера, сообразила замедлить шаг, прошествовала мимо важно, с высоко поднятой головой, как и полагается небожительнице перед лицом простых смертных. Но как только вышла из подъезда, опять побежала. Бежала и бубнила про себя: «Лишь бы догнать, лишь бы догнать!» А сердце стучало и проваливалось куда-то в желудок.

Но он далеко не ушел. Стоял на углу напротив и делал вид, что рассматривает какую-то витрину.

Я быстрым шагом прошла мимо, кивнув головой на ближайшую подворотню. Как только он догнал меня, я прижалась к нему и прошептала:

— Я тоже… я тоже… иначе не смогу… тоже — не вижу смысла. Ни в завтрашнем дне. Ни в сегодняшнем. Если опять без тебя.

Она вдруг изменилась в лице и сказала чужим противным голосом:

— Слушай, инженер Ганкин. С минуты на минуту отец мой с работы придет. Я тебя с ним как-нибудь познакомлю, если случай представится. Но понимаешь… Он такой человек особенный… Его предупредить надо, подготовить, иначе он рассвирепеет…

Она смотрела на меня в упор, и в ее глазах был знак вопроса. Понимаю ли я, о чем речь? Я, честно говоря, не знал, что и думать. Что за человек такой ее отец — откуда мне знать… Это Рустам, наверно, знает, а Санёк Ганкин — без понятия. Но для порядка я покивал на всякий случай, а потом сказал:

— Хорошо. Я уйду сейчас. Но пообещай, что мы завтра встретимся. Потому что… потому что… Ну ты же сама все понимаешь…

И тут она меня поцеловала в губы. Поцеловала особенным образом. «Это она, она, никаких сомнений, Шурочка!» — в груди и животе что-то екнуло — точно струна завибрировала… Я протянул к ней руки, но она отстранилась, покачала головой. Надо было уходить.

— Я пошел, — сказал я.

— Ну, до свидания, Санёк! Давай созвонимся завтра, — сказала она совершенно безмятежно.

Завтра! Как это — завтра? И что — может, созвонимся, а может, и нет?

Я стоял как громом пораженный и искал слова. Хотел объяснить, что так нельзя. Невозможно. Меня захлестнуло волной тоски, хлынувшей откуда-то из космоса. Такой жестокой, черной тоски, ничего равного которой я никогда не испытывал. Даже не знал, что такое бывает. Я представил себе, что мы можем больше никогда не увидеться. И эта мысль была физически невыносима.

А ей хоть бы хны. Радостно так стала собираться в магазин, отцу на ужин что-то там покупать. Я стоял, как баран. И смотрел, как баран на соответствующие ворота.

Мое тугодумие, видно, стало ее раздражать. Она сунула мне в руки дубленку и шапку и стала выпихивать меня из квартиры. Захлопнула за мной дверь — резко, как будто с облегчением. Избавилась, типа. Скатертью дорожка. Что это все значит? — думал я, стоя на ее лестничной площадке. Рассердилась, что я сразу не признал себя Рустамом? Но ведь беда в том, что я действительно не знаю, как на этот вопрос ответить. С одной стороны, какой же я Рустам? Когда я — Санёк, Саша Ганкин. Но с другой — имя Рустам мне отчего-то знакомо. Что называется, до боли. В буквальном смысле слова. Я уверен, имя это служило чем-то вроде пароля в моих отношениях с таинственной красавицей Шурочкой. Отношения эти были очень сложные, запутанные. Непонятно, была между нами любовь или нет. Каждый раз, когда я с ней встречался, у меня случалась странная потеря памяти. Краткосрочная амнезия, если выражаться по-научному. Возможно, тут играл свою роль мой алкоголизм. Да-да, теперь уже можно называть вещи своими именами. До последнего времени был я натуральный алкаш в очень запущенной стадии. Да и сейчас я, если честно, только еще в процессе излечения нахожусь, и чем дело кончится, еще бабушка надвое сказала. Большинство, кстати, так и не излечивается. Рецидив следует за рецидивом, срыв за срывом, с весьма печальным финалом. Особенно у тех, кто далеко зашел. А я как раз продвинулся дальше некуда, уже до чего-то вроде белой горячки добрался и неизвестно каких галлюцинаций. Но как мне важно было, чтобы Шурочка оказалась все-таки не галлюцинацией, чтобы она существовала в реальности! Это ведь в корне меняло дело! Вернуло бы мне уважение очень важного человека — самого себя. Дало бы надежду. До последней минуты я в глубине души не очень-то верил в счастливый исход. И вдруг — эта сегодняшняя встреча. Она меня окрылила совершенно. Но тем сильней будет разочарование, если надежды окажутся напрасными. Тогда хоть в петлю, думал я. Ну, или, по крайней мере, — на дно бутылки. Надраться придется — это уж однозначно. И начхать на все подшивки и возможный летальный исход.