Андрей Остальский - Синдром Л

И мы действительно долго после этого молчали. Сидели и даже не смотрели друг на друга. Наконец она сказала:

— Но насчет имени все-таки. Изреки, а? Правду, желательно. Как тебя зовут?

Надо было решаться.

— Может быть… Николай? — осторожно предположил я. А сам впился глазами в ее лицо прекрасное. Как она отреагирует?

— Николай?

Она как будто удивилась. Задумалась, будто пыталась что-то вспомнить. Но не вспомнила. Опять смотрела на меня в упор, вроде бы сравнивала с чем-то. Или с кем-то.

А я решил: была не была! Закрыть глаза и прыгнуть в ледяную воду.

— А ты? Может быть, тебя иногда зовут… (жизнь решается! Вдохнуть и выдохнуть!) Шурочка?

Ее точно кнутом ударили. Отшатнулась. Покраснела. Отвела глаза.

Сидим молчим. Что-то будет…

Она вдруг подвинула свой стул вплотную к моему. Взяла кисть моей левой руки. Стала рассматривать шрамы на ней, потом нежно гладить пальцами. Наконец, поцеловала. Сказала:

— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?

Ну что с ней сделаешь? Я молча склонил голову: делай со мной все, что захочешь. Она пощупала ухо, потянулось к нему губами, прошептала:

— Ну что ты такое говоришь? Какой же ты Николай? Ты — Рустам!

— Как тебя зовут все-таки? — спросила я.

— Может быть… Николай? — неуверенно предположил он.

Я хотела сказать: да не знаю я никаких Николаев! Но одумалась. Что-то кольнуло меня: где-то, когда-то, в каких-то снах… В общем, кажется, когда-то это имя для меня что-то значило… Не знаю, что именно. А может, это все иллюзии. Ложная память. Самовнушение.

— Николай? — переспросила я.

Он кивнул головой.

«Неужели у меня просто ум за разум заходит?» — с ужасом думала я.

Я снова посмотрела на него внимательно. Похож. И в то же время не похож. Может, он изменил внешность? Сделал себе пластическую операцию?

Но ведь и я сильно изменилась! Волосы другого цвета стали. Он ту любил, пышечку-милашечку, подростка с прыщиками, непонятно даже, как он теперь узнать меня смог.

Или я просто, дура, навоображала себе невесть что? Только Нинку зря обидела? Может, позвонить ей, пока не поздно, сказать: «Слушай, ошибочка вышла. Обознатушки-перепрятушки. Я твоего Санька перепутала с одним человеком. С совсем другим человеком. Так что можешь забирать свое добро обратно!»

И я уже совсем было уговорила себя, что именно так обстоит дело. И даже уже принялась про себя удивляться: как можно было вот это ничтожество принять за…

Я уже почти открыла рот, чтобы что-то сказать уничижительное, сразу одним ударом разрубить узел и идти готовить ужин отцу… Забыв об этом наваждении, о нелепой своей фантазии… Как тут он возьми и брякни:

— А ты? Ты-то сама кто? Может быть, тебя иногда Шурочкой кличут?

Вот так! А я уже чуть все не испортила! Слава богу, что не успела рот открыть. Еще бы секунда, и все!

Конечно, это еще не доказательство. Он мог просто случайно попасть в яблочко. Мало ли идиотов, считающих, что уменьшительное от Александры — это Шура. А ласкательное — соответственно, Шурочка. Или хуже того, может, кто-то злонамеренно пользуется информацией, знанием о чужих делах. О чужих именах. Знанием, недобросовестным образом полученным. А что? Это даже более вероятно!

Но все же — теперь надо как-то проверить… Но как?

Я подумала — и придумала.

Я почти сразу заметила, что у него на левой руке какой-то шрам есть. Но мало ли шрамов. И все же именно это меня подтолкнуло к некоторым выводам. Возможно, преждевременным. Теперь надо было обследовать его спокойно и основательно.

Но какая там основательность!

Как только я взяла в руки его левую кисть, у меня в груди будто разорвалось что-то. Я совершенно точно узнала эти родные шрамы. Никаких сомнений быть не могло. Оказывается, это ни с чем не спутать. Сразу все ясно. Это как отпечатки пальцев для дактилоскопической программы. Р-раз — и сразу знаешь без всяких сомнений, твое это или нет. Внутри разливался жар. Мне невыносимо захотелось погладить эту руку, эти шрамы. И длинные пальцы я тоже узнала! Нежность переполняла меня.

— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?

Он склонил передо мной голову — как покорный, ласковый теленок.

И я с полной уже уверенностью сказала:

— Ну что ты такое говоришь? Зачем? Какой же ты Николай? Ты — Рустам!

Но он реагировал странно. Отпрянул, точно его хлыстом стеганули по лицу. И покраснел. Я не знала, что и думать.

— Ты сильно изменился, — сказала я.

— Ты тоже, — тут же ответил он.