Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии

Нет, он отгонит демона-искусителя, злого духа Хадзюн! Он уйдёт из жизни, как подобает самураю!

Тачибана снял с себя все одежды, накинул хаори — саван самурая. Вызвал по телефону своего слугу. Тот явился спустя полчаса. Корэхито за это время написал на белом кашне прощальные слова матери-Ниппон.

Молчаливый солдат с повязкой на правом глазу угадал по приготовлению капитана о предстоящем хара-кири. Тачибана не позволял себе даже в уме так называть операцию по-вульгарному. Он готовился к сэппуку, как принято в благородных кругах нихондзинов.

Благоговейно приложился к чашечке сакэ помертвевшими губами. Взял в руки обломанный кинжал.

— Оповести, что я умер мужественно! — обратился он к солдату.

Подержав лезвие кинжала над жертвенником, Корэхито перехватил его в правую руку, распахнул хаори, жалом ножа отрубил кусок кожи в пяти сантиметрах ниже пупка. Боль пронзила тело Тачибана. Он зашатался. Резким движением вонзил кинжал в левый бок, сдвинул его вправо, распоров живот горизонтально. Вырвав кинжал, он снова пырнул себя под диафрагму и из последних сил прорезал живот к низу.

Воля покинула Корэхито. Он вновь зашатался. Секундант заботливо поддерживал капитана под локти. Кровь лилась на циновку.

— Могу ли я приступить к обязанностям секунданта? — с ужасом в голосе спросил солдат. По условиям обряда хара-кири он обязан был отсечь голову самоубийцы.

— Нет! — Корэхито, ничего не видя, нашарил артерию на шее и, находясь в смертной агонии, полоснул кинжалом по правой стороне горла.

Одноглазый секундант, дрожа от страха, опустил бездыханного капитана на пол.

Отгремели громкими колоколами дни Победы. Москва отсалютовала триумфаторам. Приняла их парад.

На восток России потоком катили армейские эшелоны. В одном из них — мать Григри Сидорина. Она не спала от самого Байкала: увидеть сына!

На Распадковой ВСП — военно-санитарный поезд — задержался на несколько минут: спустили на перрон безногого солдата.

Сияющий, начищенный, набритый, в парадных погонах старшего лейтенанта, Сидорин бежал рядом с вагоном:

— Ма-ама-а!

Его подхватили за руку, втащили в тамбур. Затих в её объятьях. Ощущал, как по шее стекают её слезы, как сильно бьётся сердце. Минутки стоянки — два воробьиных скока! И ушли они на бестолковое: а помнишь? а ты как? когда свидимся?

— По ва-аго-онам!

И сохранились на губах старшего лейтенанта тёплые поцелуи матери, невысохшие слёзы на его тонкой шее и неразлучный с военно-санитарным поездом запах карболовки…

Скрылся за поворотом по-над срезом сопки поезд. На перроне остался беспомощный фронтовик да медицинская сестра, сопровождающая его до родного порога. Возле них суетилась старушка. Заплаканная. Растерянная. На коленях обняла сына.

Ребятишки с острым любопытством и жалостью притихли в отдалении. За ними — в чёрном платке, с потухшими главами нестарая женщина.

— Петьча, чего зенки лупишь? Помогни людям!

— Сейчас, мамка! — Паренёк подбежал к солдату-обрубку. Подставил своё неокрепшее плечо под его руку, обнял за спину. Медсестра — с другой стороны.

— Помоги тебе, Бог! Спасибо, Агриппина Петровна! — Мать низко поклонилась Заиграевой. Догнала сына.

Агриппина Петровна осталась на перроне. Она дожидалась следующего эшелона. Вернувшись из Курумкана, она с исступлением верила: муж приедет с войны!

В ночь на 17 августа 1945 года вместе с оперативной группой отдела военной контрразведки «Смерш» 1-й Краснознаменной армии майор Фёдоров был выброшен на парашюте в окрестности Харбина с целью захвата штабных архивов Квантунской армии.

Ранним солнечным утром Семён Макарович с пятью десантниками приблизился к небольшому особняку, где по данным закордонной группы разведчиков «Тайга» были спрятаны в подвале документы карательных органов японцев. Через улицу возвышался многоэтажный дом. Из его окон раздались винтовочные выстрелы.

— Братва, дышать поочерёдно, смотреть и слушать всем сразу! По-пластунски вперёд! — Майор Фёдоров передёрнул затвор автомата. Прижимаясь к стенке дома, достигли угла переулка. Согнувшись коромыслом, Семён Макарович увильнул в мёртвую зону.

— Славяне, за мной!

Под вечер оперативная группа «Смерша» сошлась на Китайской улице. К десантникам приближался офицер, обмахивающий платком загорелую лысину.

— Архив противника взят под охрану, товарищ подполковник! Кое-что японцы успели сжечь, — Фёдоров стоял с рукой под козырёк. Десантный комбинезон ладно вправлен в кирзовые сапоги.