Виктор Воробьев - По ту сторону ПравоСудиЯ

Александр жалуется на сердце. Ему не хватает воздуха, бьет озноб, слабость, пытается глотнуть воздух, прислонившись к решетке. Надо что-то делать, но мы не знаем что и чем можно помочь. Ни лекарств, ни каких-либо других медицинских средств у нас нет, поскольку они запрещены в камере. Я не выдерживаю, срываюсь со шконки и подбегаю к двери камеры. Громко стучу и нажимаю на кнопку вызова коридорного дежурного. Через пять минут лениво подходит охранник. Он спокойно выслушивает мои возбужденные объяснения, после чего медленно наклоняется к «кормушке» и неторопливо переспрашивает фамилию задержанного и что с ним случилось. Я, сбиваясь, говорю, что не помню фамилию, да и какое это имеет значение, если человеку плохо и надо срочно что-то предпринять, иначе может быть поздно. Он долго разглядывает сидящего на полу Александра, после чего переспрашивает, не обманываем ли мы его. В конце концов, сделав недовольное лицо, ключник неторопливо удаляется, пообещав позвонить корпусному и поинтересоваться, что можно сделать. Александр бледнеет на глазах, садится на скамейку, закрывает лицо руками и как будто плачет, во всяком случае, так кажется на первый взгляд. Слышны громкие вздохи, он пытается вздохнуть, словно задыхающаяся рыба. Прошло около десяти минут зловещей напряженной тишины – никакого движения. Я не выдерживаю и снова стучу в дверь. Еще минут пять непрерывного стука, и мы слышим недовольный крик охранника и матюги в наш адрес. Наконец он неторопливо подходит к нашей камере и орет, что он позвонил и ничем больше помочь не может. Да что же ты за человек такой?! Александр медленно сползает и ложится на пол. Ждем еще минут семь, после чего я колочу в дверь в очередной раз. Еще минут через пять появляется корпусной и орет, как мы его за…али, и чтобы мы не стучали в дверь как ненормальные. Открывается дверь, и сотрудник с нескрываемой усмешкой на лице спрашивает: «Ну, что тут еще у вас?» Спросив снова ФИО, возраст и прочие данные, выслушав все перечисленные нами симптомы и жалобу на нехватку воздуха, говорит невозмутимо, что воздуха всем здесь не хватает и что нас сюда никто не звал. На мой вопрос о его фамилии спрашивает, зачем она мне, и говорит, что это тайна и мне незачем знать его фамилию. Тем временем, Александр, опираясь на стену, подходит к решетке двери и пытается объяснить, что у него случилось. Корпусной с неохотой говорит, что может вызвать скорую помощь со всеми вытекающими последствиями… Что за последствия – для нас остается тайной. Дверь закрывается, и мы остаемся в мучительном ожидании приезда скорой помощи. По реакции охраны понятно, что эта ситуация их не очень-то трогает и удивляет. Все молча сидят и тупо смотрят телевизор. Александр сидит на полу, положив голову на шконку и закрыв лицо руками.

Абсолютное безразличие к жизни заключенных, отношение как к скоту, презрение, унижение и полная беспомощность – вот лишь часть того, что испытывает человек, находясь в тюрьме. А ведь он еще не осужден, не доказана его вина, не проведено следствие, а значит, по закону он абсолютно невиновен! Но каждый, столкнувшийся с нашим «правосудием» после первых же минут, проведенных здесь, после первых разговоров со служителями закона понимает, что нет у нас никакой презумпции невиновности, нет уважения к человеку, нет прав и свобод, которые неприкосновенны, нет ничего, что свято в любой уважающей себя стране. С первых минут ты ВИНОВЕН, и правоохранительные органы сделают все, чтобы это было именно так, стараясь по максимуму «повесить» на человека все, что только возможно. Ну, а если вам удастся доказать обратное, то это большая ваша удача и их недоработка, которую они воспримут как личное оскорбление и неудачное дело. Так что в России есть изначальная презумпция виновности всех и каждого, а потом уж как повезет… С первого дня нахождения здесь ты не человек, ты просто ЗЭК и сталкиваешься с этим изо дня в день, снова и снова. По любому поводу тебе будут напоминать об этом и давать почувствовать твою ничтожность, всячески унижая и оскорбляя тебя.

Александр учащенно дышит, нам становится страшно, но ничего сделать мы не можем, так и сидим, молча и переживая случившееся каждый сам про себя. А ведь завтра на его месте может оказаться любой из нас – это чувство еще долго не покидает и пульсирует в мозгу, вызывая подсознательный страх. Камера пронизана тревогой. Стучать больше не решаемся, нет смысла, да и опытные сокамерники пугают вероятностью загреметь в изолятор. Ждем! Проходит еще минут пятнадцать. Открывается дверь и на пороге появляется корпусной. «Ну, где он там?» – говорит корпусной. Александр тяжело дышит, пытается подняться с пола, встает, делает несколько шагов и чуть не падает. С трудом облокачиваясь на раковину, пьет воду из-под крана и, опираясь на стенки камеры, выходит в коридор. Дверь с грохотом захлопывается, все оживляются и начинают обсуждать нечеловеческое отношение к людям и поразительное безразличие к человеческой жизни. Я молча сижу на своей «шконке» и понимаю, что это лишь начало того, с чем мне придется столкнуться в этой «новой» жизни. Надо привыкать к такому отношению и к таким порядкам. Я – ЗЭК, и, по всей видимости, это как минимум на ближайшие несколько месяцев, а значит и отношение ко мне будет подобающее, и плевать всем, виновен я или нет – какая разница, к черту нюансы…