Ольга Виноградова - Якобинец [litres самиздат]

Обычные свадебные шутки и тосты звучали слегка формально и быстро исчерпались. Отвлеченных бесед на литературно-философские темы никак не получалось, как котят влечет шуршащая бумажка, всех влекли именно такие темы, которые ради мира за столом нельзя было поднимать. Положение усложнялось тем, что некоторых из сидящих за столом, десятью годами раньше, сталкивала гражданская война.

Один Розели держался вполне непринужденно и добродушно, перед уходом они долго разговаривали с Норбером на балконе, похоже было, что они договорились о новой встрече.

– Ну, вот и всё. Я честно сделал всё, что мог. Делай выводы сама, – обернулся Норбер к погрустневшей Луизе, когда они остались одни.

На следующий день Лапьера и Метжа Норбер застал у себя в гостиной, Луиза не понимала их таинственности, но оба товарища молча поднялись, в их взглядах светилось торжество, ведь Куаньяр свободен не без их участия! А он первым делом, ни произнеся ни слова, выразительно протянул Метжу руку. Лишь вырвалось короткое:

– Спасибо, брат!

Лапьер молчаливо улыбался, наблюдая эту сцену. Одна Луиза ничего не понимала и с удивлением наблюдала за ними.

Лишь тут Норбер узнал, отец бонапартиста д Уарона – старый республиканец, лично помогавший Шевалье доработать «адскую машинку»…Папаша поставил сына в сложное положение, если только молодой д Уарон не решится, в недобрый час, изобразить древнего римлянина.. и пожертвовать жизнью отца в угоду карьере… Но чиновники бонапартисты не римляне…

А пока, люди пили за удачу и успех общего дела, строили планы…

Что же ждет уцелевших якобинцев впереди? Впереди членство в подпольной франко-итальянской республиканской организации филадельфов, впереди отчаянные заговоры генералов-республиканцев Мале и Моро.

Пока мы живы, жива и надежда, пока мы живы, не всё еще кончено, господа, пособники Бонапарта и Бурбонов.

Реставрация монархии во Франции и белый террор 1814-1816 гг

«Бурбоны ничего не забыли, но ничему не научились».

Эмигранты делали вид, будто ничего и не происходило между 1789 и 1814 годом. Для них не было ни революции, ни Бонапарта. Историки-роялисты пытались вовсе вычеркнуть имена Марата, Робеспьера из школьных учебников истории.. А Бонапарт в их переписанной истории оказался всего лишь одним из генералов на службе у его христианнейшего величества Людовика XYIII!

Они не желали понимать, что король, занявший трон казненного, никогда более не будет «священной особой» в глазах народа. Мрачное молчание одних граждан, и трусливое, озабоченно-неискреннее «да здравствует» других, считались у эмигрантов за «всенародный восторг» от их возвращения..

Теперь очень многие били себя в грудь, что «все эти страшные годы» в глубине души «возмущались происходящим», «оставались в мыслях верными трону» и «тайно скорбели о судьбе королевской семьи», поспешно строчили сентиментальные мемуары, призванные выбить слезу или сразу орден, даже палач Сансон не оказался в стороне. Был ли искренен Сансон? Бог знает! Но доверять основной массе этих поспешно сляпанных мемуаров, оснований нет.

Вот трагикомическая ситуация! Кто же тогда столь ожесточенно воевал с роялистами, с интервентами в далеком уже теперь 1792- 94 году, кто же ценой сотен тысяч жизней не пустил англичан, немцев и австрийцев в Париж, если в 1815 все вдруг оказались «верными трону»?

То же самое уже происходило на рубеже 18-19 веков. Бонапарта вознесла к власти и прославляла именно та сила, которая убила и прокляла Робеспьера и якобинцев, французские олигархи, наконец, нашли себе покровителя, который защитит от трудящейся за гроши «черни» их наворованные капиталы и покончит с идеями подлинной демократии и социальной справедливости, о, теперь это называлось уже иначе – «непристойные вопли анархии…»

Люди, нажившиеся при власти Директории, могли быть довольны, в годы консулата и империи воплотилась их идея – «лишь там, где правит собственность, там правит закон».

Иное дело, что собственники создают законы в своих узких интересах и интересы их чаще всего чужды и враждебны народным, то есть обще-национальным, но об этом теперь говорить вслух уже нельзя, любые замечания вызывают бешеную агрессию, в выражениях не принято стесняться… – «экстремизм, подрыв основ человеческого общежития! Что, снова жажда крови замучила?! Хочется снова поставить на площади гильотину?!»

Но отчего и нет? Гильотина отличное воспитательное средство, как для прежних «хозяев жизни», так и для новых…впрочем, большинство республиканцев начала 19 столетия были реалистами и вовсе на этом не настаивали.