Збигнев Сафьян: Ничейная земля

Вот это сочинение Юрыся:

«Как и в прошлый раз, Вацлав Ян сидел у карточного столика. Он кивнул мне и показал место на диване, что сейчас стоит под Его портретом. Мебель в плохом состоянии, нужно садиться осторожно, на краешек, чтобы диван не сломался.

Полковник закончил раскладывать пасьянс и, как всегда, сказал: «Этот пасьянс, мой дорогой, выходил только у Коменданта». Потом он погасил верхний свет и сел ко мне профилем. Вацлав Ян, кажется, был немного взволнован, потому что я видел, как он двигает челюстью, но говорил, как обычно, тихо и мягко. Спросил, что я принес. Я был хорошо подготовлен, хотя при себе не держал никаких записей, потому что он не любит, когда ему докладывают по бумажке. Как известно, все должно быть кратко и четко. Я доложил о том, что выполнил задание по полковнику Кшиштофу Сосна-Видроню и генералу Эдварду Моху. Речь шла «о пополнении частного архива» Вацлава Яна, поэтому мне не к чему было вникать в детали их биографий. Оба были внесены в его список, впрочем, уже много лет всем известно, что они связаны с Вацлавом Яном, даже осенью тридцать пятого года, а Видронь как будто из-за этого дважды не был представлен к генеральскому званию. Что касается Видроня, то у меня были материалы Неполомицкого дела; я подготовил их совершенно самостоятельно, и, хотя не хватало еще окончательной шлифовки, я считал, что это очень хорошие материалы. Полковник слушал, не прерывая, хотя я знал, что ему больно слушать все это, но ведь он сам требовал, чтобы я докладывал ему, ничего не скрывая.

Видронь контролировал строительство артиллерийских казарм в Неполомицах, это, как известно, его район. Он выбрал фирму Дудковского, хотя интендантство возражало; было установлено, что смета завышена почти на сто тысяч злотых. Дудковский все же начал строительство и закончил его, но в это время Видронь поссорился с женой. До развода, правда, не дошло, однако супруга полковника два месяца жила у родителей в Варшаве. Я провел с ней довольно много времени; не могу сказать, что мне было неприятно, а пани Видронь не слишком умела хранить тайны. «Набил карманы, — сказала она мне как-то раз после ужина в «Адрии». — Набил карманы, а меня оставил без денег». Она утверждала, что Видронь взял у Дудковского пятьдесят тысяч, а может и больше. Сейчас она, вероятно, стала бы это отрицать, потому что помирилась с мужем, но ведь тут дело не в том, чтобы против Видроня возбуждать процесс. Речь идет о другом. Но если будет принято иное решение, то можно и процесс. Я торчал в Неполомицах две недели. Делал вид, что готовлю репортаж. И не терял времени зря. Так вот, у Дудковского работал один бухгалтер, по фамилии Гжимек. Шеф уволил его с работы за пьянство. Пришлось мне с этим Гжимеком здорово выпить. Пили у еврея на Рыночной площади, не в самой забегаловке, а в его квартире; я пишу об этом потому, что этот Гринвайс может подтвердить, ибо сам, подавая нам на стол, многое слышал из того, что Гжимек о взяточничестве и о Видроне кричал. Я, конечно, велел Гринвайсу язык держать за зубами, он мне поклялся, что ничего не знает и не помнит, а я ему сказал, что вспомнить он может только по моему приказу…

Я доложил Яну, что с самим Видронем не разговаривал, хотя как-то раз встретил его на улице. Это правда, хотя тут не совсем все точно, потому что Видронь, увидев меня, остановился и спросил, что я тут делаю. Точнее, он спросил: «Что ты здесь вынюхиваешь?» — и добавил, что если это касается его, то мне лучше сразу же исчезнуть из Неполомиц, а то у него терпение может лопнуть. Я ему сказал, что со старой работой у меня все кончено. Он засмеялся и заявил, что давно уже не было у нас такого количества мерзавцев, как сейчас, но он, полковник Видронь, плюет на все с самого высокого этажа, и если я собираю сплетни о нем, то могу сразу же доложить в Варшаве, что здесь говорят: «Видронь набил себе карманы», а он ходит в драных портках и задолжал евреям… Пожалуй, он немного трусил, небрежно приложил пальцы к козырьку и сказал на прощанье, что на обед меня не приглашает…

Я не стал об этом говорить Яну, да и зачем? Нужны были факты, что-то конкретное о человеке, а не какие-то там слова. Так по крайней мере я себе это представлял. И перешел сразу к генералу Моху, потому что тут дело и более трудное, и, можно сказать, более скользкое.

Мох, друг Яна, Мох, о котором говорили, что он даже перед самим Комендантом ходил гоголем, Мох непоколебимый… Когда полковник поручил мне собрать на него материалы, я сразу же подумал: зачем? Не хочет ли он испытать меня, а может, просто для очистки совести, для порядка велел проверить?