Дмитрий Дивеевский - Окоянов

– Народ у нас мирный. Если кто на чужое добро руку и поднимет, так все известные разбойники. Они на войне насобачились мародерить. На войну ушли бедными, а вернулись богатыми! Ну-кось, как?

Хохолков насторожился.

– Что, есть подозрения в таких делах?

– Ну, уж прямо подозрения! Мы таких слов не знаем. А вот, к примеру, если спросишь, кто мог состав грабануть, то отвечу тебе прямо, как пролетарий пролетарию. Их шесть фамилий: Федор Аникин, Михей Зыбин, братья Родины, Антип да Иван, Сергей Туликов да Степан Канавин. Вот и вся компания. Злыдни все редкие.

Хохолков почесал в затылке. Сообщение Матвея явно не имело отношения к ограблению, но делать что-то было надо.

– Давай быстренько дворы у этих мужичков перетрясем. Чем черт не шутит, может, что и объявится, – сказал он Редькину.

Чекист нахмурил брови, понимая всю необоснованность подозрений командира. Но, решив, что дело ограничится формальностью, возражать не стал.

Отряд двинулся по селу в сопровождении Матвея, который продолжал громко разоряться о ТОЗе. Из-за тынов и занавесок за приезжими следили селяне. Михей Зыбин достал из тайничка обрез, послал подростка-сына упредить товарищей и огородами двинулся вслед за чоновцами. Первым для обыска Лужин решил указать дом покойного Силина, в котором теперь жил его зять.

– Федька, выходи, – пьяным голосом заорал Матвей, – вот, приехали тебя в ТОЗ агитировать, едрена корень.

Увидев в окно вооруженных людей, Федор решил, что это уполномоченные по делу о смерти тестя.

– Маша, иди, ложись в постель. Скажи – худо тебе, на вопросы не отвечай. Я сам с ними управлюсь.

Он открыл ворота и впустил незваных гостей. Тщедушный человечек в кожанке небрежно бросил руку к фуражке и отрекомендовался:

– Командир отряда ЧОН Хохолков. В связи с преступлением необходимо осмотреть ваше хозяйство.

– Каким преступлением? – все еще думая, что речь идет о тесте, спросил Федор.

– Это неважно. Бойцы, приступить к осмотру. Особое внимание всяким щелям, емкостям, пазухам и так далее.

Федор стоял, с трудом понимая, что происходит. По его двору ходили чоновцы, тыкали штыками в землю, скидывали сено с сеновала, забрались в погреб и ковыряли там дно.

– Что, Федюха, трясесся? – злорадно спросил стоявший рядом Матвей. – Боишься, что тестюшкин клад найдут? А ведь есть он, кладец-то. Знаю где, подсмотрел, как родственничек твой ямку копал, а фонарик-то и не погасил!

Федор годов был задушить пьяного горлопана, но ничего не мог поделать.

Вскоре из коровника раздались возбужденные голоса. Чоновцы, копавшиеся там, нащупали деревянный настил и вскрыли его. Через минуту он услышал голос Хохолкова:

– Аникин, подойди сюда.

Федор вошел в коровник. Из развороченного настила в убогом свете оконца желтела пшеница. Каким-то чудом чоновцы не заметили в полумраке просвечивающую под тонким слоем зерен рукоятку обреза.

– Здесь много утаенного хлеба, Аникин. Около тонны. За это полагается трибунал.

Хохолков вытащил из деревянного футляра маузер и сказал:

– Именем революции ты арестован. Взять его под караул.

Тут же невидимая гигантская моль упала откуда-то из-под потолка на его руку и вцепилась зубами в сухожилия, ослабляя хватку пальцев, в которых покоилась рукоять маузера.

Прежде чем два чоновца, находившиеся в коровнике, успели снять винтовки с ремней, туда влетела Маша.

– Что вы делаете! Он ни в чем не виноват! Это не его хлеб. Отец покойный спрятал. А он ничего не знал. Отпустите его! – закричала она, кидаясь к Хохолкову. Командир оглянулся на Машу, и в тот же миг Федор рывком нагнулся и выхватил из зерна обрез. Увидев это, Хохолков развернул руку с маузером на него, но между ними бросилась Маша, и выстрел ударил ей в живот.

Еще не понимая, что случилось, Федор, заученно перекинув затвор, выстрелил в Хохолкова. Подпиленная винтовочная пуля вошла командиру в переносицу и, разворотив затылок, выбросила в стоявших позади чоновцев кровавый сноп. Те, вскрикнув от неожиданности, закрылись руками. Федор поочередно разрядил в них обрез и кувырком выкатился во двор. С улицы доносилась ружейная пальба. Вскочив на ноги, он увидел, что от дома, отстреливаясь, бегут чоновцы, а на дороге лежат еще три убитых бойца.

Он вернулся в коровник. Бледная, как мука, Маша сидела среди убитых красноармейцев, привалившись к стене, прижимая ладони к ране на животе. Жизнь уходила из нее. Рядом стоял Семка. Он мелко дрожал и царапал себе пальцами живот. Глаза его были слепы от ужаса. Из дома выползла Глафира. Встала на колени рядом с дочерью, начала читать молитву. Маша с трудом пошевелила мертвеющими губами, прошептала: «Наказал меня Господь», дернулась и затихла.