Василий Горлов - Дама наизнанку

— Ты че, чурка неразумная, на проходе встал? Или по сусалам давно не получал?

Алексей, смекнувший, что к чему, отошел на пару шагов и приготовился со вкусом посмотреть начинавшийся спектакль.

— Я чурка неразумная? — взревел Перо.

— Я, что ли? Конечно, ты, недоумок! И сейчас я тебя научу, недоносок, как нужно вести себя в общественном месте!

Концовка этой фразы выдавала, что ее автором был блюститель порядка с устоявшейся лексикой. Но слово "недоносок" он выбрал мастерски, поскольку оно глубоко ранило непомерное самолюбие "качка". Потеряв всякую бдительность, Перо кинулся на противника, и они сцепились под громкие подбадривающие крики нескольких болельщиков, в которых Быков без труда признал одетых в штатское коллег по цеху. Но тут же замелькали и форменные тужурки. Драчунов разняли и повели в ментовку, причем обладатель сумок истошно кричал, что не виноват и опаздывает на поезд. "Анатолий Горячев" понуро поплелся за ними следом, и был прав, потому, что в дверях комнаты милиции Перо оглянулся и встретился с ним глазами. После небольшой, но бурной сцены, обоих драчунов посадили в обезьянник, расположенный в глубине, откуда через вечно открытую в душное помещение дверь, вестибюль станции разглядеть было уже невозможно. Сразу после этого к Алексею подошел незнакомый чернявый парень, спросил, не он ли капитан Быков и, услышав утвердительный ответ, представился: "Лейтенант Коридзе". Он сообщил, что наверху капитана Быкова ждет машина. Однако тот не стал торопиться и, со свойственной ему основательностью, решил закончить легендирование своего "отрыва" от Пера. С этой целью он кинулся в комнату милиции со словами "Видпустите, злыдни, моего дружбана! Вин не виноватый! Тот бугай перший як скаженный накинулся". Быкову удалось увидеть Перо за решеткой и, что гораздо важнее, показать тому себя прежде, чем милиционеры выкинули его из ментовки со словами: "Катись отсюда, дурак малохольный, пока и тебя не оформили!".

— Слушай, не в службу, а в дружбу, — обратился Быков к Коридзе: — минут эдак через сорок организуй, чтобы кто-нибудь из ваших в форме зашел в комнату милиции и громко (чтобы было слышно в "обезьяннике") спросил у дежурного, что делать с тем хохлом, который был вместе с задержанным. Мол, не уходит, буянит и требует адвоката: говорит, что они не виноваты и просто защищались от нападения. А потом еще через часок повторите, но уже, понятное дело, с другим текстом. — Вспомнив, что в милиции служат разные люди, Алексей решил уточнить: мент, конечно, тоже должен быть другим. А я вернусь часа через два — два с половиной, тогда по моему сигналу его и отпустите. Если, паче чаяния, задержусь, представление придется повторить еще раз. Надо, чтобы он был уверен, что я все время неотлучно находился тут. Сделаешь?

— Алиби себе создаете, понятно, — понимающе кивнул лейтенант. — Приказано во всем оказывать Вам содействие, товарищ капитан, так что не волнуйтесь, все организуем по высшему разряду.

Лишь после этого Быков позволил вывести себя наверх, где уже стояла под парами "Волжанка" с синими номерами и мигалкой. "Не только не опоздаю, — подумал капитан, — но еще и с ребятами успею парой слов перекинуться!".

Климент Степанович сидел и злился. Третьи сутки (он посмотрел на часы и убедился, что до завершения срока, обозначенного в ультиматуме, оставалось шестнадцать часов пятнадцать минут) ему приходилось работать в ситуации цейтнота, и при этом постоянно тратить время на ненужные разговоры и объяснения. Пару минут назад снова звонил начальник Управления. Съязвив по поводу "перманентного отсутствия результатов", генерал напомнил, что Управление во всем пользуется поддержкой правительства города, но и на Тверской терпение не бесконечно. Тяжелый и бессмысленный разговор он закончил тем, что сообщил, что полковника Козлова завтра к 14–30 ждут в министерстве — в аппарате замминистра ему собираются задать несколько вопросов. Ежу было понятно, что готовится образцово-показательная порка с выходом на разоблачение банды "оборотней". Климент Степанович вздохнул и приказал себе не отвлекаться на пустяки (политиканство руководства он почитал именно "пустяками"), а заняться своим настоящим делом — в данном случае поиском похитителей Гусева. Вспомнив поговорку собственного сочинения: "Богу — Богово, а кесарю — сечение", он хмыкнул и, осведомившись у Лизы, собрался ли народ, попросил запускать. Большие напольные часы начали отбивать восемь раз.