Эван Хантер - Охота на сыщиков

Заметки поклонника Эда Макбэйна о его творчестве и нашей действительности

Всего лет десять назад московские издатели с негодованием, но категорически отвергали все предложения опубликовать переводы детективных, повестей Эда Макбэйна, на мой взгляд, лучшего представителя „полицейского жанра" в современной американской литературе. Причин обычно выдвигалось две.

Первой, как давали понять издатели, поднаторевшие в те времена в красноречивых взглядах на потолок и не менее выразительном шевелении пальцами, бровями, плечами и другими частями всего своего послушного „верхам" организма, являлось то, что объекты литературного и гражданского интереса писателя из США почему-то относились к запретным тогда в СССР темам. Прикосновение к „язвам капитализма" — наркомании и подростковой преступности, насилию и жестокости, расовой и национальной ненависти и к порождающим их бездуховности и падению нравов — каким-то причудливым образом оказывалось слишком болезненным для советского общества. Сталкиваясь в нашей повседневности с социальными пороками, официально приписанными исключительно к „забугорному" миру, мы воздерживались говорить о них вслух, предпочитая верить, что в судьбах проститутки нового социалистического типа и ее горемычной сестры по ту сторону сплошного кольца буржуазного окружения нет ничего общего.

К слову сказать, я глубоко убежден, что отечественный Джек Потрошитель, печально знаменитый детоубийца Ионесян, столь долго оставался неуловимым именно потому, что обраставшие невероятными слухами вести о каждой его новой жертве обсуждались среди перепуганных граждан глухим шепотом — как государственная тайна вроде рецепта топлива для межконтинентальных ракет.

Безгласность и двойной стандарт общественного сознания стали изумительно калорийной средой, взрастившей у нас преступность в таких масштабах, что мы можем смело бросить вызов Америке, не отводя при том глаз, как это случается, когда речь заходит о производстве молока и мяса на душу нашего затравленного доморощенной мафией населения.

Вторую причину московские издатели называли открыто — без обиняков и стеснения. Повести Эда Макбэйна объявлялись неправдоподобными, поскольку американские полисмены представали в них самыми обыкновенными. нормальными" людьми, а многие из них вызывали даже приязнь и симпатию. Короче говоря, Макбэйн никак не „вписывался" в бытовавшие у нас в те годы гласные понятия об „их" жизни — да и о нашей собственной тоже.

Регулярно постигающее нас коллективное прозрение обладает весьма примечательным свойством. То, что прежде мы видели черным, вдруг становится белым — и наоборот. Никаких оттенков, которыми так богата, так трудна, но и так привлекательна жизнь, похоже, просто не существует. Американский полисмен, со сладострастием садиста паливший вчера по неграм, безработным и младенцам без разбора, сегодня, если согласиться с советскими средствами массовой информации, озабочен лишь поисками растерявшихся в уличном водовороте бабулек, чтобы помочь им перейти оживленную магистраль. Мы сразу забыли, что, несмотря на перестройку в СССР, американский индеец Леонард Пелтиер продолжает отбывать два пожизненных тюремных заключения за преступление, которого он не совершал.

Теперь, когда советский человек получил не только беспрепятственный — и даже, пожалуй, слишком — доступ к западной детективной литературе, но и воочию, во всяком случае посредством телевидения, лицезреет живых „тамошних" сотрудников правоохранительных органов, и даже в деле на улицах наших городов, можно сказать, что фортуна, наконец, обратила свое лицо к Макбэйну и в СССР, где уже вышло в свет несколько его повестей. Одновременно очень повезло и советскому читателю.

Уверен, что, подобно тому, как это произошло на Западе, нам скоро приедятся сверхпроницательные и сверхловкие супермены, совершающие свои фантастические „подвиги" в вымышленном, ирреальном социальном вакууме. Действуют в хлынувших на нас книгах, кинолентах и телефильмах — причем не только зарубежных — одинокие преступники, одинокие жертвы, одинокие правдоискатели и одинокие сыщики так, будто преступление есть их личное дело, а общества не существует вовсе, словно перипетии их судеб не обусловлены жесткими законами общественного уклада и образа жизни.