Оксана Обухова - Пока телефон не зазвонил

— Миша, а скажи. Если бы Редькин не стал бы за забором орать и напрашиваться, то как бы ты меня на него вывел?

— Стрелял бы я по-любому. Но ты мне очень помог, мент. Не знал я, что ты у нас такой отчаянный, раз в драку с Федей сам полез. — Водяной придерживался интерпретации разобиженного Редькина, которого майор всего лишь в пузо разочек ткнул, и дракой это, в принципе, назвать нельзя. Но уточнять данного факта Гущин не стал. — А в остальном… — Водяной, припоминая последовательность событий того дня, раздул щеки. — Надо знать деревню, мент. За пару минут до того, как Федя за забором объявился, я сам собирался к нему идти, ждал только, пока все за столом соберутся. Хотел сказать Федулу, что, мол, отец попросит его вести себя потише, типа, у него солидный мент живет. А Редькин… ему только начни указывать, все наоборот сделает. — Сын Львова усмехнулся: — Любил Федул отца позлить «ты мне, Димка, не указа». — Гущин сделал пометку, что Водяной впервые говорит о Редькине в прошедшем времени. — Как нарочно все супротив делал, батя вечно за него заступался. По старой памяти.

— Но если все же Федор не начал бы выступать?

— Да начал бы, — отмахнулся Водяной. — Я ж ему хотел еще пару пузырей принести, а во хмелю он буйный.

— А не боялся, что у Федора тебя кто-нибудь увидит?

— Тимка Корноухов, что ли? Так с ним полный порядок. Я его сыну позвонил, сказал, чтоб уводил отца, типа, мент с разборками может нагрянуть. Ну и Тимкина жена мигом его оттуда забрала. Я ж их всех, мент, как облупленных изучил, наперед знаю — кто и что делать будет. Я вечерком к Феде огородами наведался, сказал, чтоб он из дома уходил, вроде как, мент наряд вызвал и сейчас Федю загребут. Сказал, чтобы он шел к заброшенному коровнику, я, типа, за ним туда на машине подъеду и в рыбхоз отвезу. Что было дальше, думаю, тебе понятно.

— Да. Ты сплавил Федю из деревни, взял его ружье… А что с самим Федором? Где ты спрятал его тело?

— А какая тебе разница? — пожал плечами душегуб. — Федя в лучшем из миров, перестал здесь воздух портить.

— Ты не боялся попасться кому-нибудь на глаза после выстрела?

— Нет. Я ж говорю — я здесь всё и всех изучил, наперед каждого просчитать могу. Когда тебя сегодня через свой участок нес, то знал, что в окно меня никто не увидит — мама с отчимом хлебнули чайку со снотворным и спят. Из соседнего дома на наш двор выходят только окна спален Яны и Аньки… Все просто, мент, элементарно.

Маньяк явственно напрашивался на комплимент. И Гущин его выдал, правда несколько своеобразно:

— Не понимаю… как человек с твоим умом, с недюжинным интеллектом смог найти выход для эмоций только в убийствах? Других занятий что ли не нашлось?

— Хамишь, майор.

— Я не хотел. Мне в самом деле интересно… ты видный парень, умный и не бедный…

Убийца помрачнел. Вопрос вернул его к событиям пятилетней давности.

Той осенью его Янина уехала в Италию. Сказала — на четыре месяца.

Вернулась только через год, летом и уже с Игнашкой.

Михаил тогда попробовал поговорить с любимой, спросил, зачем она это сделала?! Вышла замуж, отставила его, уехала, быть может, навсегда?!

Янина уклонилась от ответа. Как будто не захотела говорить горькую правду — она так поступила потому, что не может находиться вблизи от Михаила, ей тоже невыносимо тяжело с ним видеться…

Парень тогда не покончил с собой только волей случая. Он поехал в Москву, в Чистопрудный переулок, хотел умереть в квартире отца. В спальне Яны. Вначале он хотел повеситься, но передумал, не захотел, чтобы принцесса увидела его с вывалившимся черным языком и раздувшимся фиолетовым лицом. По этой же причине не подумал и выбрасываться из ее окна — все должно выглядеть душераздирающе красиво! Его лицо не должно быть изуродовано.

И Михаил решил — уснуть. Но так как снотворные пилюлю предпочитают все-таки изнеженные девушки, решил обставить все брутально, выразительно и по-мужски. Его найдут в расстегнутой рубашке, сидящим в кресле со стаканом виски, которым он запьет таблетки. На груди мертвого возлюбленного все увидят прочерченное скальпелем женское имя — ЯНИНА.

Писать записку слишком примитивно, думал Михаил. Даже если послание написано кровью, то оно не выразит всей боли. Другое дело — имя, вырезанное по живой плоти на груди. Над сердцем.

Вот это будет — сильно. Ударит всех — наотмашь!

Младший Львов надел все лучшее: рубашку, брюки. Сходил в парикмахерскую и попросил не только его причесать, но и побрить. Выйдя из салона, он пошел по бульвару к дому отца, думая о смерти и своей принцессе, и вдруг… она! Идет чуть впереди. Легкая до невесомости, порхает по мостовой и крутит сумочку в руках!