Мика Валтари - Звезды расскажут, комиссар Палму!

— Да, о Майре Ваденблик мало кто горевал, — заметил я. — Сама загубила свою жизнь. Разве что аристократическая пьянь, они, наверно, чувствуют утрату… Вот что случается с людьми, которые с самого детства ни в чем не знают отказа, а к сорока годам пресыщаются уже всем на свете! Да, майору не повезло с женами.

— Крепкий мужчина, настоящий помещик, — заметил Палму. — А мальчик все время живет за городом, в начальную школу его возят на машине, туда и обратно. На автобусе дорого, у них с деньгами не ахти. После смерти Майре, я имею в виду. У майора ведь никакой собственности нет. Полуразрушенное имение — и все. Ни денег, ни Майре.

— Ну-ну, — предостерег я. — А Анникка?

— Это дама совсем другого сорта, — сказал Палму. — Мужчинами не интересуется, вином тоже. По сравнению с Майре — гадкий утенок. Майре, по слухам, была роскошная женщина. Так что майора можно понять, он имел не только богатую, но и красивую женщину. — Палму задумчиво повертел трубку в руках. Потом снова заговорил: — У Майре была единственная дочь. Мой знакомец вспомнил и это. Вынужденное замужество в восемнадцать лет. Горный советник был вне себя от ярости, но все равно — состоялось шикарное венчание в Немецкой церкви. Через пару лет разошлись, но с Майре осталась дочка, Синикка. От мужа пришлось откупаться несколькими миллионами. Синикка выросла большой озорницей — видимо, в мать. В семнадцать лет она утонула во время бури — ее смыло с яхты, совсем близко от их летней виллы.

Примерно в это время Майре и начала встречаться с майором, — продолжал Палму. — Он был на яхте с Синиккой и не сумел спасти девушку. Его самого нашли после шторма на каком-то скалистом островке, едва живого. Это событие, видимо, как-то сблизило их, Майре и майора, укрепило их связь. Безутешная мать… все такое… женщина в скорби нуждается в надежном мужском плече, чтоб приклонить голову… Так говорят. Я не знаю…

Палму замолчал. Знакомое тоскливое чувство зашевелилось у меня внутри. Засосало под ложечкой. Может, это были рогалики с печеньем… Я ведь не какой-то отважный борец. И никогда не пытался разыгрывать из себя храбреца. Оставим славу тем, кому ее бремя под силу. Я просто хочу сказать, что если я могу обойти осиное гнездо, то не стану совать туда руку.

— Палму, — сказал я наконец чрезвычайно серьезно, — уверен ли ты в этом деле? Или это одни только смутные подозрения? Но их совершенно недостаточно! Подумай: полностью расследованное дело. Начинать его снова, раскапывать ты не можешь. Нет, не можешь, потому что речь идет о таких людях. Я хочу сказать, что они этого не потерпят.

— Одно убийство влечет за собой другое, — повторил Палму, — а забота находить убийц лежит на нас.

— Начальник отдела возвращается завтра утром, — просительно проговорил я. — Давай сначала с ним посоветуемся.

— Мы сами группа, — напомнил мне Палму. — Ты — группа. Ты — руководитель. Конечно, я тоже предпочитаю не начинать ни с того ни с сего ворошить муравейник. Только в случае крайней нужды. Так что давай пока помалкивать и расследовать своими силами. Начальник отдела вообще ничего не понял, когда ты так дальновидно упрятал Вилле за решетку. Наверно, он тоже верит печатному слову. Вот пусть и читает газеты!.. Ты сам пораскинь мозгами! — продолжал Палму. — Ну откуда у старика Нордберга взялись миллионы? Позапрошлой ночью в двадцать четыре часа он скончался на Обсерваторском холме. Почему он просил Вилле прийти после двенадцати? Вспомни — и профессор говорил о двенадцати!

— Но зачем это лишнее убийство? — возразил я. — Раз Нордберг уже обещал молчать! Ему за это заплатили. И что значат несколько миллионов для таких людей!

— Может быть, старик и не замышлял ничего больше, — заметил Палму, рассуждая. — Я уверен — не скажи ему девушка о беременности, ему бы сроду такая мысль в голову не пришла. Он ведь до тех пор не вмешивался. Держался в стороне — как сторонний наблюдатель. Какая ему нужда до чужих дел. Но вот потребовались деньги, откуда их достать? Шантаж с психологической точки зрения очень своеобразная штука. Вроде коньяка. Знаешь, что полбутылки коньяку — в самый раз, а потом идешь к письменному столу и достаешь еще одну бутылку. Вот и Нордберг, видно, пошел за второй. А вторая попытка оказалась последней. Убийца знал или полагал, что, покуда он жив, в покое его не оставят, ему придется платить из года в год. Может быть, Нордберг и угомонился бы на новом месте, и постарался бы забыть всю эту историю. Он же говорил девушке о пяти миллионах. Наверно, ему бы их хватило. Но, с другой стороны, ребенок бы рос, Вилле попадал бы в какие-нибудь истории… И всегда, всегда у него было бы искушение — до последнего его вздоха. Убийца понимал это.