Мика Валтари - Звезды расскажут, комиссар Палму!

— Больничная камера! — воскликнула она дрожащим от негодования голосом. — Разумеется! Довели мальчика, вытягивая у него признание! Посмотрите, какой он худой, какой бледный! — Она погладила Вилле по голове, потрепала по щеке и успокоительным тоном проговорила: — Ну что, все теперь в порядке? Ты мне только скажи, если они будут плохо с тобой обращаться! Я уж разберусь с этим судьей. Давно, давно пора! Он у меня узнает, как издеваться над детьми!

Вилле совсем смутился и боялся рот раскрыть. Но в коридоре снова послышались шаги, уже более легкие, и в двери нерешительно показалась Саара Похъянвуори в сопровождении Алпио. И если бы яркий дневной свет не заливал всю камеру, то ее осветила бы лучезарная улыбка девушки. Правда, когда она заметила меня, улыбка на ее лице погасла.

— Как вам не стыдно, разве Вилле психопат! — возбужденно проговорила она.

— Психопат! — заявила тигрица, прикрывая подопечного грудью. — Вилле безусловно психопат! У нас будут бумаги, подтверждающие…

Силы мои иссякли. Я встал.

— Пойдем, — сказал я Палму. — Нам пора заняться другими делами.

И мы оставили женщин выяснять вопрос душевного здоровья Вилле и его природных склонностей. Алпио тоже куда-то испарился — притом без моего разрешения. Мы же двинулись в путь по коридорам, полным печали и рухнувших надежд. На этот раз моих.

— Ты заметил? — спросил я Палму уже в кабинете, когда мы уселись друг против друга. — Девушка, по-моему, не так уж была возмущена. Хотя газеты написали о Вилле черт знает что!

— Ее, наверно, Кокки предупредил, — спокойно заметил Палму. — Дело в том, что Кокки с двумя своими приятелями каждый месяц покупает лотерейные билеты. Они даже как-то выиграли десять тысяч. И он точно помнил, что августовский выигрыш отправили в Рованиеми. Ну, он мне и мигнул за твоей спиной, что тут дело нечисто.

Я ничего не сказал.

— Ну вот, — продолжал Палму, — спать я все равно не сплю. И что мне, старику, дрыхнуть? Пусть молодые спят, им сон нужен. А я ночью порылся в архиве, а утром мы всей оравой нагрянули к той милейшей даме, то есть не совсем к ней, — в общем, на Матросскую улицу. Там, конечно, нам не очень обрадовались: все-таки воскресное утро, люди спят… Но зато мы всех застали и со всеми побеседовали. И выяснили, что в ночь с пятницы на субботу чужих во дворе никто не видел. Ни чужих людей, ни каких-либо происшествий — ничего необычного. Барышня Похъянвуори была единственной, кто видел этого подвыпившего субъекта — того, который не мог открыть калитку. И ковырялся в замке. Там в самом деле замок зловредный…

Здесь, пока я не забыл, я хотел бы вскользь коснуться некоторых стилистических вопросов, которые мне пришлось решать. Не скрою, у меня была сначала мысль передать весь разговор с Вилле на сленге, благо это нынче модно. Я попытался и пришел от своей попытки в ужас. Тогда я решил посоветоваться с одним писателем, уже имевшим опыт… С писателем старшего поколения. Нет-нет, не Валтари! Он же академик! Какие у него могут быть проблемы стиля, он знай себе блюдет языковую норму — других проблем у него нет. Молодые, с моей точки зрения, тоже не ахти. Конечно, есть Пентти Саарикоски, но и он в яблочко не попадает. Так мне кажется. А я с ним неплохо знаком! Впрочем, о них лучше вовсе не писать, а то они могут и в суд потянуть. Эти молодые насчет своей чести очень чувствительны.

Так вот: пожилой писатель совсем скуксился, когда я заговорил с ним об интересующем меня предмете. И кисло заметил, что в наши дни это верный путь к успеху: чем больше в книге сленга и ругательств, тем скорее ее объявят высокохудожественным произведением. Я, разумеется, заверил его, что для меня этот путь решительно неприемлем и что я никогда по нему не пойду. Уяснив таким образом ситуацию, он посоветовал мне писать, употребляя нормальный финский язык, чтобы и пожилые люди могли все понимать и не раздражаться. Ведь это они покупают книги и платят за них деньги. Отнюдь не молодежь! У тех на книги денег нет. Так мне сказал пожилой писатель. (Специально подчеркиваю, что это именно его суждение, а не мое.)

Еще он сказал, что я могу там и сям как бы невзначай вкраплять обычную разговорную речь — речь культурного человека, скажем кандидата юридических наук. Но тут, предупредил он, важно не переборщить! А поскольку я сам не имею привычки сильно выражаться — недаром мне мама в детстве мыла рот с мылом! — то и в моем тексте ругательств почти нет. Разве что в двух-трех местах — только для того, чтобы показать, что, если я захочу, вполне могу и ругнуться!