Жорж Сименон - Мегрэ в меблированных комнатах

— Не сейчас, — ответил комиссар. — Это будет зависеть от обстоятельств. А ты пойдешь со мной, парень. Можешь взять с собой зубную щетку и гребенку.

— А мои родители об этом узнают, да?

— Они, видимо, уже узнали вчера из газет.

— Что сказал мой отец?

— Я его еще не видел. Он, возможно, сегодня вечером выедет в Париж.

— Я предпочел бы с ним не встречаться.

— Понятно. Пошли!

Юноша колебался, глядя на мадемуазель Клеман.

— Она совсем не виновата, верьте мне. Она…

Он искал подходящее слово и не мог найти.

— Прекрасная женщина, я знаю. Ты все это расскажешь мне на набережной Орфевр.

Они прошли через кухню, потом через гостиную, где Мегрэ вчера провел вечер наедине с толстухой. Выйдя на порог, он поманил Люка.

А тот, увидев молодого человека, даже свистнул от восхищения. Видимо, он решил, что дело закончено.

А оно только начиналось.

Уже сидя в маленькой машине уголовной полиции, Мегрэ не переставал краем глаза наблюдать за Паулюсом, а инспектору Люка, который следил за комиссаром, показалось, что у его начальника какое-то необычное выражение лица.

Наручники парню не надели. Он жадно глядел в окно и уже больше не боялся, не дрожал, как тогда, когда вылезал из-под кровати мадемуазель Клеман.

Он даже произнес одну фразу, какой Люка никогда не слышал от людей, которых только что арестовали.

Они завернули на бульвар Сен-Мишель и проехали мимо поливочной машины.

Немного дальше, между магазином перчаток и кино, показался освещенный солнцем красный навес табачного киоска.

И вдруг Паулюс, с видом школьника, который поднимает руку, чтобы попроситься в уборную, сказал:

— Нельзя ли остановиться на минутку? Я хотел бы купить сигареты.

Он вовсе не собирался сбежать посредством такой уловки. Это было бы слишком наивно. Нисколько не рассердившись, не сводя с него своих крупных задумчивых глаз, Мегрэ ответил:

— У меня в кабинете есть сигареты.

Комиссар с видимым удовольствием уселся за свой письменный стол.

— Садись!

Он не спеша просмотрел лежавшую на столе почту и отдал распоряжения инспекторам по поводу текущих дел. Потом открыл окно, набил трубку и протянул Паулюсу пачку сигарет.

— А теперь рассказывай.

— Вы знаете, это не я стрелял в инспектора. Клянусь вам. Впрочем, у меня и револьвера не было. Тогда, в «Аисте», у меня был игрушечный.

— Знаю.

— Ведь вы мне верите? Я не выходил из комнаты мадемуазель Клеман. Зачем бы я стал стрелять в инспектора?

— Тебе не хотелось уйти из этого дома?

— Конечно нет. — Он произнес это так быстро, с таким убеждением, что это было почти забавно. — Куда бы я пошел? Раз полиция явилась на улицу Ломон, значит, они знали, кто я такой. Значит, меня разыскивали. Следовательно, если бы я вышел из дому, меня бы тут же арестовали.

— Эта мысль пришла в голову тебе или мадемуазель Клеман?

— Мне. Я умолял ее, чтобы она меня не выгоняла, обещал быть послушным, не подсматривать, когда она раздевается.

— А ты не подсматривал?

— Только немножко.

— И долго ты собирался пробыть у нее в комнате?

— До тех пор, пока полиция обо мне забудет.

— Куда бы ты пошел?

— Наверное, к…

Он прикусил губу и покраснел.

— Продолжай!

— Не хочу.

— Почему?

— Потому, что не имею права выдавать секреты.

— Ты не хочешь называть имени своего сообщника? Это к нему ты собирался идти?

— Да. Но я не доносчик.

— Ты предпочитаешь расплачиваться за все один, даже если ты виноват гораздо меньше его?

— Я виноват не меньше.

В кабинете у Мегрэ перебывали десятки парней его возраста, которые для того, чтобы добыть денег, почти всегда по глупости становились нарушителями закона. Но такого, как Паулюс, он видел впервые. Некоторые, как только их арестовывали, сразу же валились на пол, начинали умолять, плакать, говорили о своих родителях, порой чистосердечно, а порой искоса поглядывая на Мегрэ, чтобы судить о том, какое это производит впечатление. В большинстве случаев они были нервные, держались напряженно, нахально. Многие изливали свою ненависть ко всему и обвиняли общество.

Паулюс же сразу послушно сел и спокойно закурил сигарету, не волновался и лишь вздрагивал, когда раздавался стук в дверь, всякий раз думая, что это его отец, которого он, казалось, боялся больше, чем тюрьмы.

— Кому из вас пришла в голову мысль ограбить кабачок на улице Кампань-Премьер?