Жорж Сименон - Мегрэ забавляется

И вновь из сумрачного проема складского помещения возник, пятясь, бородатый старикашка, глянул направо-налево и принялся жестами, словно подзывая к себе, направлять выползавший оттуда тяжелый грузовик. Его руки показывали: «Чуть вправо… Вот так… Прямо… Осторожнее… Левее… Теперь — стоп…»

Машина, также двигаясь задом наперед, неуклюже переваливала тротуар, плюхалась на мостовую, в то время как старикан, шагнув на проезжую часть, знаками приостанавливал на мгновение движение транспорта по улице.

То был уже третий за полчаса тяжеловоз, выныривавший из обширного пакгауза с надписью на фронтоне: «Катуар и Потю. Металлообработка» — слова, весьма привычные Мегрэ, поскольку взирал он на них ежедневно более тридцати лет.

Комиссар без пиджака и галстука стоял у окна своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар и неспешно попыхивал трубкой, а в комнате позади него жена начинала застилать постель.

Мегрэ не был болен, в этом-то и состояла необычность ситуации, поскольку часы показывали десять, а день отнюдь не был воскресным.

Торчать у окна в самый разгар утра, бездумно глазеть на уличную толчею, провожать глазами въезжавшие в помещение склада напротив и выезжавшие из него грузовики — все это вызывало у него ощущение возврата к дням детства, когда еще была жива мать, когда из-за гриппа или отмены занятий он не ходил в школу. Он точно хотел выяснить:

«А что тут происходило в его отсутствие?»

Так начинался уже третий, а если не считать выходного, то второй день, и ощущение восторга с толикой смутной неловкости не покидало комиссара.

За это время он открыл для себя массу вещей, интересуясь не только бородатым старичком, который командовал выездом грузовиков со склада, но, к примеру, и числом клиентов, нырявших в соседнее бистро.

Мегрэ уже случалось проводить дома целый день. Почти всегда это было связано с болезнью, а посему он не покидал постели или кресла. На сей раз дело обстояло иначе. Ему было нечем заняться. Он мог распоряжаться своим временем, как ему заблагорассудится. Выяснил распорядок домашних дел жены — с чего та начинала трудовой день, когда покидала кухню и шла в комнату, в какой последовательности прибиралась.

Сразу же в памяти возникал образ матери, хлопотавшей по хозяйству, пока он — и тогда тоже — торчал у окна.

Мадам Мегрэ и выговаривала ему совсем как матушка:

— А теперь подвинься, дай-ка подмету.

Совпадало все, вплоть до переменчивых кухонных запахов, — этим утром благоухало мясом, нашпигованным салом и сдобренным щавелем.

Словно ребенок, он следил за ползущей по тротуару линией раздела между солнечной и теневой сторонами, примечал, как оплывают очертания предметов в подрагивающем мареве жаркого дня.

И так будет продолжаться еще семнадцать дней.

Для того чтобы возникло подобное положение дел, понадобилось стечение немалого числа случайностей и совпадений. Но главной причиной стало то обстоятельство, что в марте его прихватил довольно мерзкий бронхит. Комиссар, как всегда, не вылежал положенного срока, поскольку поджимали скопившиеся на набережной Орфевр дела. В результате он опять свалился в постель, и одно время даже опасались, не плеврит ли у него.

Хорошая погода помогла одолеть недуг, но Мегрэ так и не сумел избавиться от смутной тревоги, был мрачен, неладно чувствовал себя. Ему вдруг стало мниться, что он уже старик и где-то там, за поворотом, его подстерегает всамделишная болезнь, та, что станет грызть вас в течение всей оставшейся жизни.

Он ни словом не перемолвился об этом с женой и раздражался всякий раз, когда ловил на себе ее исподтишка бросаемые тревожные взгляды. Как-то вечером он отправился к своему другу Пардону, доктору с улицы Пикпюс, у которого чета Мегрэ имела обыкновение раз в месяц обедать.

Пардон долго обследовал его и даже для очистки совести послал на консультацию к кардиологу. Врачи не нашли ничего серьезного, разве что отметили несколько повышенное артериальное давление, но единодушно сошлись на единственной рекомендации:

— Вам следует отдохнуть.

Последние три года комиссар практически не был в отпуске. Стоило ему настроиться на отдых, как непременно возникало какое-нибудь дело, которым он был обязан заняться, а однажды, когда наконец выбрался к свояченице в Эльзас, его в первый же день паническим телефонным звонком отозвали в Париж.