Олег Фурашов - Ищу пропажу с нежным сердцем!

– А говорят, что того света нет, – усомнился маленький слушатель.

– О-хо-хо…Вот, с той поры Марийка и спасает детей малых, как ноне тебя, – притиснула к своей груди бабушка Гордейку. – А сынок ейный да Ермака благополучно вырос в настоящего богатыря. Основал он починок подле Чусового. Превратился тот починок постепенно в деревню, кою назвали Ермаковкой.

– Ничё се! – поразился Гордей.

– Экая вот могущественная покровительница у тебя появилась, внучек, – завершила бабушка повествование. – Берегиня! Отныне она никому тебя в обиду не даст и станет о тебе заботиться. Коль в том нужда возникнет.

2

С первого нечаянного свидания Гордейки с вогулкой Марией много воды утекло. Более они не встречались. Да в том и не возникало необходимости. Полунин счастливо избежал в дальнейшем передряг, подобных детскому приключению. Из сопливого мальчугана и восторженного фантазёра, испугавшегося квакуш, он превратился в Гордея Михайловича. Теперь уже от него кое у кого сердце могло «задать стрекача в пятки», ибо он получил высшее юридическое образование, год «оттрубил» в милиции, а в настоящее время трудился следователем в Чусовской городской прокуратуре, куда и направлялся под утренними лучами июньского солнышка.

Старое-престарое, знакомое-презнакомое болото, значительно усохшее с тех лет, когда для Гордея не только «деревья были большими», но и болотные камыши и осока, Полунин пересёк уже по широкой и надёжной асфальтированной аллее, проложенной с десятилетие тому назад. За болотцем нога его переступила границы так называемого Нового города. «Новым городом», в противовес «Старому», чусовляне прозвали жилые микрорайоны, расположенные на высоком левом берегу реки Чусовой и состоявшие из современных многоэтажек.

Ещё пятнадцать минут энергичной и размашистой ходьбы, и Полунин поднялся на пятый этаж Дома правосудия, в котором размещались суд и прокуратура. Он отпер кабинет и шагнул внутрь, в маленькую цитадель законности. Именно здесь вздымался над убийцами, насильниками, мздоимцами и прочими лихоимцами разных мастей карающий полунинский меч возмездия, завершающий разящее движение в суде.

Интерьер его рабочего места являлся образчиком спартанской обстановки: большой канцелярский стол с компьютером, телефоном и графином, сейф в углу, несколько стульев по периметру комнаты, шкаф для верхней одежды и вещественных доказательств возле входа, – та скудная палитра мебели и оргтехники, что мог оценить удручённый глаз дизайнера, привыкшего к излишествам и изыскам. Цветочками и слониками, чайниками и кофеварками, портретами политических деятелей и бульварными календариками с астрологическими прогнозами здесь и в помине «не пахло». В этом плане следователь брал пример со своего непосредственного начальника – прокурора Ивана Ивановича: независимость от влияния извне и подчинение исключительно закону – превыше всего.

Как правило, аскетизм внутреннего убранства взбадривал Гордея и поднимал на бескомпромиссную борьбу с правонарушителями. Однако сегодня боевой дух следователя подтачивал и червячок сомнения и соглашательства, а быть может – отступничества и измены. Загвоздка, худо-бедно трактуемая в качестве невинной слабости для среднестатистического гражданина, входила в противоречие со статусом сотрудника прокуратуры. Беда коренилась в том, что Полунин был влюбчив. Ладно бы только это. Так нет же, он вспыхивал страстью не к прелестницам, что питали к нему взаимность, но, наоборот – к тем, кто неосознанно причинял ему страдания. Это были пассии его вкуса.

Судите сами, нормально ли для семиклассника «втюриться» в учительницу математики, которая ему «штампует» двойки, как тюремный надзиратель клеймо каторжанину? Наверное, нет. Между прочим, тем олухом и недотёпой в своё время был Гордей.

Или же, вы в состоянии представить несчастного, «запавшего» на женщину-стоматолога? Да не просто на стоматолога, а на того самого зубного врача и в ту самую минуту, когда она, сотрясаясь и пыхтя от натуги и поднятой пыли, зубодробильным инструментом выдалбливает канал в зубе мудрости пациента. При этом последний с переполненным слюной, кровью и эмоциями ртом мычит: «Боно!…Боно!…». А дантист его увещевает: «Да номано! Номано!»

Не в состоянии представить? Между прочим, тем в одночасье влюбившимся горемыкой тоже был Гордей. И платонические чувства его бесследно улетучились вместе с окончанием лечебного процесса.