Вячеслав Белоусов - Красные пинкертоны

— Что ты мне хреновину городишь?!

— Император Пётр Великий вышагивает по берегу бушующей Невы. Перед ним все ниц падают, кланяются… Вспомнил?

— Видел не видел! Ты дело говори!

— Пётр Великий с картины на тебя похож в этом рисунке. Словно зверь дикий! Но именно такой не позволил разбушевавшейся реке затопить Питер-град. В этом весь смысл картины.

— Ну? — начав догадываться, остановился в замешательстве Странников.

— Вот художник тебя таким же и изобразил. Одного! На берегу ревущей Волги! Вид такой, что замрёт стихия под твоими ногами!

— Мелешь фантазии, лицедей несчастный, — помолчав, хмыкнул секретарь, но в глазах его исчез гнев, мелькнуло сомнение. — Не исправить твой язык, трепло.

— Это ж каждому понятно! — оживился и сразу с напором запротестовал артист, протянул ему газету. — Ты взгляни ещё раз, Василий Петрович. Трубку-то сталинскую художник в твою руку вложил! Дураку ясно!

Странников покривил, покривил и совсем поджал губы в раздумье.

— А ведь неслучайно! — наступал, гнул своё Задов. — Пришпандорил он её в самом центральном месте. Чтоб по глазам каждому и шарахала!

— Ты так думаешь? — выхватил снова газетку секретарь, внимательно начал разглядывать, изучать каждую деталь рисунка, задумался, бережно положил на стол. Вдруг его осенило, вновь схватил газету в руки, завертел. — А подписи автора-то нет… Кто художник?

Задов пожал плечами.

— Трусоват. Ждёт моей реакции. Как оценю, — отбросил газету секретарь и тяжело опустился на стул. — А знаешь, Гриш, облепила меня эта сволочь троцкистская со всех сторон, никак с ними не разделаюсь. Не знаю на кого и думать. Жене, вон, записку подбросили. Приехал, а её дома нет и письмо злобное — подаю, мол, на развод, ты мне всю жизнь испортил.

— Ну, нашёл над чем горевать, — стал успокаивать приятеля артист. — Я твою Марию досконально изучил. Первый раз, что ли, выкидывает такие номера? Помирю я вас.

— Успокоил…

— Я с ней встречусь. Переговорю и вмиг всё улажу.

— На этот раз не удастся. Она мне все грехи вспомнила. Да ещё болезнь неприличную у себя обнаружила. Изругалась, что я наградил, и умчалась к родителям. Теперь её не достать. Уральская она.

— Детки были бы, не укатила бы.

— Да кто ж виноват? С молодости не могла.

— А может, и к лучшему, а?.. Подумай, Василий Петрович? Не найдём тебе молодушку, что ли? Ты у нас красавец! В Москву вот переведут, меня с собой взять не забудешь, там и подберём! Какую-нибудь Веру Холодную, а?..

— Начались все беды с Таскаева, помнишь, доклад тот чёртов? — горевал секретарь уже о другом. — Будь он трижды проклят! Таскаева я давно выпер, но то, что не он первая спица в колесе — это очевидно, спланирована была вражеская вылазка. А кто?.. Я и на Мейнца, и на Распятова грешил. Наблюдал и за этим забулдыгой в интеллигентном пенсне…

— Трубкиным? — съёжился Задов.

— Против него мысли рождались. Давал повод. Он что угорь, в руки не взять, а за спиной такие сети плетёт да сплетни распускает… Одно слово — паук! Но твёрдых доказательств нет!..

— Зря ты на Трубкина, — заикнулся Задов. — Выпивоха — да, но чтобы против тебя копать, против секретаря губкома пойти…

— Сука! — с горькой уверенностью махнул рукой Странников и кивнул приятелю на шкафчик. — Неси. Шут с ними со всеми. Завтра рано вставать, но выпьем по одной, не выдерживает нервная система. Рвётся по швам. Где бы сил взять да пережить это проклятое наводнение! В Камызяке, говорят, народ давно на лодках плавает, догадались хоть скот на бугры отогнать.

— Переживём! — бросился исполнять приказ Задов, в несколько мгновений расставил на столе бутылку со стаканами. — Закусить у тебя нечем, пусто в шкафчике.

— Пропало, что было. Ариадна Яковлевна насчёт этого строга, всё выбросила, пока плавал.

Задов, словно торопясь, наполнил стаканы.

— Не много? — засомневался Странников. — Покатались мы по Волге-матушке да по её притокам, поработали и погуляли славно. Я народ крепкий подобрал, голова раскалывалась, боялся за себя, как бы сердечко не отказало.

— Рано об этом думать, — чокнулся с ним Задов и, не дожидаясь, залпом осушил стакан, рукавом утёрся.

— На обваловке научился? — прищурился секретарь. — Раньше так лихо не опрокидывал.

— Там сухой закон. — Задов вскочил, подбежал к шкафчику, выхватил оттуда поблёскивающую от жира здоровенную воблину, луковицу и головку чеснока. — А я краем глаза махалку приметил, но сразу не сообразил. Привык у тебя к колбасе с сырком да разносолам… Живём, брат!