Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов

Если он не маньяк, то опять же неудивительно, что он мог влюбиться в нее без памяти после аварии. И бросить все — и жену, и детей.

Гущин смотрел на фото. Потом посмотрел на Регину, словно сравнивая мать и дочь.

— Вот какая она была. Теперь идемте, увидите, что с ней стало. Во что этот человек — Кравцов — превратил ее, — тихо сказала Регина.

Они не стали больше расспрашивать ее. Им было необходимо встретиться с Пелопеей.

Сусанна осталась, а они спустились во двор. Регина набрала номер мобильного.

— Они в сквере, — сказала она, кивая на желтый павильон ресторана у Патриаршего пруда.

Но повела их не к павильону, а по аллее. Дорожку усыпала палая листва. Но вот странность — ни один желтый лист не плавал на зеленой поверхности воды, гладкой как стекло. Они прошли мимо скамейки, на которой никто не сидел. Катя оглянулась — скамейка напротив пастельного дома с башенками и нелепым подъездом в виде кокошника. Наверное, именно здесь все и случилось — как о том повествует булгаковский роман. Толстый кот… Регент в клетчатом, и тот, другой, у которого один глаз зеленый… нет, карий, а второй мертвый…

Никто не сидел на этой скамье, словно ее заколдовали. А вот на соседней, поодаль, сидел парень лет двадцати пяти — тот самый, с фото.

Катя сразу его узнала. Брат Пелопеи и Греты Гаврила. Только без очков. Но вид все равно несколько чахлый и потерянный. Серые джинсы, серая толстовка. Он не смотрел на полный великолепия сквер Патриарших. Со скучающим видом он пялился в свой айфон.

— А где девочки? — спросила Регина.

— Мам, они сейчас, минутку. Пелопея захотела пить. Они пошли в кафе на углу — кофе купить, — ответил паренек.

Катя подумала: Пелопея это специально. Решила потянуть время, когда узнала, что приехали полицейские. Отчего она так решила — Катя не знала, но была уверена: Пелопея не торопится с ними встретиться.

— Это из полиции, — сказала Регина. — Снова подняли наше дело. Представляешь, сказали мне — этот человек… Кравцов убит.

Глаза парня вспыхнули.

— Правда? Это точно, без обмана? Он убит? — Он уперся ладонями в колени. — Ха! Не станем делать вид, мама, что нас эта новость огорчила. Черт… Собаке — собачья смерть.

— Думай, что говоришь, следи за языком. Это полиция! — одернула его Регина.

— Вы идите. Спасибо вам. Мы с вашим сыном вместе подождем Пелопею, — Катя дала ей понять, что они хотят поговорить с младшими Кутайсовыми наедине.

Гущин излишне горячо, продолжая пылать как мак, поблагодарил Регину за помощь.

Интересно, чем это она нам помогла? Совсем поплыл Федор Матвеевич… Ишь как глазки горят! Понравилась она ему, ох понравилась…

— Вы, Гаврила, как мы узнали, когда ваша сестра пропала, первым подняли тревогу? — спросил Гущин, кое-как справившись с потрясением от вида «женщины Патриарших».

— Не я. Мне отец позвонил. — Гаврила поднялся со скамьи. — Сказал, что звонит-звонит, а Ло не отвечает.

Гаврила помнил то утро как сейчас. Отец не ночевал дома на Новой Риге. Как только мать улетела за границу, он все ночи подряд отсутствовал. Гаврила считал, что он проводит время с этой потаскухой… с Феодорой, которая…

Которая теперь полная хозяйка в их доме.

А тогда они все еще скрывались, трахались тайком, хотя все это уже вылезло наружу. Вся эта собачья свадьба…

Гаврила помнил, как он гнал машину по Садовому кольцу после звонка отца. Как влетел в подъезд розового дома, бежал по лестницам, звонил, звонил, потом стал стучать, колотить в дверь: Ло! Ло, открой! Ло, что с тобой, ради бога, открой мне!!!

На стук и крики вышел сосед. Спросил, что случилось. Они вместе попытались «отжать» дверь от косяка — куда там! Бронированная, крепкая. Такую не взломаешь и не выбьешь. Надо вызывать службу «вскрытия дверей».

Ло, открой! Открой мне!

Гаврила помнил все как сейчас — это никуда не делось, это с ним навсегда.

— Я думал, она там. Я испугался. Я хотел взломать дверь.

— Вы испугались, что у вашей сестры… что ваша сестра… — Катя не закончила.

— Что у нее передоз. Что она умирает в квартире, — сказал Гаврила. — А ее там не было вообще.

— Вы знали о ее проблемах с наркотиками?

— Все знали. И сестра, и отец, и мама. Но мы не знали, что с этим делать. Думаете, легко смотреть, как близкий человек превращается в хронического нарика? — Гаврила вздохнул. — Только вы, пожалуйста, сейчас с ней о наркоте не говорите, ладно?

— Почему?

— Потому что она все забыла. — На лице Гаврилы появилась растерянная улыбка. — Странно так… не помнит, представляете? Она и про наркотики ничего не помнит. Совсем. Ей в больницах столько лекарств вводили, что для нее и ломка совершенно бесследно прошла. Она с наркоты своей просто на лекарства перескочила — обезболивающие и другие. И они как клин наркоту выбили. А память… В памяти у нее про наркоту ничего нет. И мы ей об этом не напоминаем. Вот амнезия что делает… Нет, оказывается, худа без добра. Хоть в этом какая-то польза есть от потери памяти. Так что вы ей не говорите, ладно? Если что, спрашивайте у нас — у меня, у предков, у Греты. Только не у Ло про наркоту. Вон они идут, пожалуйста, помните, очень вас прошу!