Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов

— Вы с ними делились своими подозрениями?

— Следователь мне запретил. Сказал, что Кравцов может в суд подать на полицию и ГИБДД за клевету.

— Но вы все же поделились?

— Я намекнул отцу. И с матерью ее коротко побеседовал о той ночи. Она хотела знать, что я видел.

— А дом, где, по-вашему, Кравцов держал девушку? — спросила Катя.

— Следователь даже не стал добиваться ордера на обыск. Сказал, что нет и не может быть никакого дела о похищении — никаких улик. Но я и не настаивал. Это надо было сделать в ту же ночь или наутро. Пока что-то там можно было найти. А Кравцова после разбирательства отпустили домой. Ему ничего не мешало направиться прямиком туда и все там подчистить — ключи же у него, их у него никто не забрал.

— Долго этот дом пустовал? — спросил Гущин.

— Он недостроен, хозяева-дачники туда нечасто наезжают. Работяг нанимают для ремонта.

— Но вы с хозяевами потом говорили?

— Да, — Клавдий Мамонтов кивнул. — Ничего полезного они мне не сообщили.

— То есть там не было кандалов, цепей, чтобы пленников к стенке приковывать, пыточных инструментов? — спросила Катя — не могла сдержаться.

Клавдий Мамонтов метнул в ее сторону взгляд — серая молния.

Ой, сейчас ударит гром — трах-тара-рах!

— Вы неловко язвите.

— Извините, Клавдий. Просто это стереотип.

Вся твоя версия — стереотип. Словно на салазках по накатанной давным-давно триллерами колее. Все просто и логично, но!

Все не стыкуется друг с другом, когда начинаешь разбирать мелочи и детали, вникать в подробности. Внешне все вроде стройно. Внутри — полно противоречий. Вот это и заставило более опытного следователя Нилова отмахнуться от этой версии. А вовсе не его профессиональный пофигизм. Так кому верить? Следователю или Клавдию Мамонтову, явившемуся на место аварии первым?

Никому.

Пока никому.

— ГИБДД и эксперты проводили автотехнические экспертизы, — сказал Гущин. — Все сошлись во мнении, что это наезд, в котором нет вины Кравцова — из-за форс-мажора, из-за действий самой потерпевшей.

— Они замеряли и изучали тормозной путь, читали заключение, что у нее в крови ангельская пыль, слушали показания самого Кравцова. Я сам водитель, я все виды транспорта вожу, даже БМП. Что я, не знаю, как это делается, что ли? Что надо говорить, чтобы отмазаться? — Клавдий Мамонтов обращался к Кате. — Самое главное — девчонка потеряла память. Она не могла вспомнить, что Кравцов с ней вытворял.

— Откуда он мог ее похитить? Из дома на Новой Риге? — спросил Гущин.

— Не знаю. Я выяснил лишь, что там, в их особняке, она в то время не жила. Я говорю — там полыхал какой-то большой семейный раздрай между папашей и мамашей. Пелопея жила в их квартире на Патриарших. Я пытался выяснить обстоятельства последних дней перед аварией, но мне не удалось узнать ничего конкретного.

— А жизнью самого Виктора Кравцова вы интересовались?

— Да. Это классический случай — примерный семьянин. Жена, двое маленьких пацанов. Дом-работа-дом. Маленькая строительная лавочка на рынке на Калужском шоссе — стройматериалы, сетка рабица и разные финтифлюшки для сада-огорода.

— Финтифлюшки? — спросила Катя.

— Декоративные беседки. Еще разная дрянь типа телег-колымаг на колесах для патио. Мужик-симпатяга этот Кравцов был. Рыжий и улыбчивый. А меня там, на той темной дороге, он хотел прибить камнем по голове, когда понял, что не задавил Пелопею насмерть. Произошло настоящее чудо, и она осталась жива. И чудо-расчудесное для него, что она все, все, все враз позабыла.

Пелопея Кутайсова чувствовала себя почти счастливой. Ну, если комфортное состояние души и желудка можно назвать счастьем. И еще, наверное, потому, что приехали, как и обещали, младшие — Гаврила и Грета. Пелопея давно заметила, с братом и сестрой она ощущает себя защищенной. Да, гораздо лучше чувствует себя, чем с матерью, ставшей такой нервной и почти прозрачной, или с отцом.

Гаврила с ходу предложил посидеть в «Вильямсе». И вот они сидели в этом знаменитом на все Патриаршие ресторанчике, набитом, как водится по выходным, до отказа.

Они втроем втиснулись за освободившийся двухместный стол: Грета и Пелопея сели на диванчик, тесно прижавшись друг к другу, Гаврила устроился напротив, на стуле. И Пелопея подумала: вот это то, что нужно, отсюда не хочется уходить.

Она пыталась вспомнить «Вильямс» до… Ну, до того момента, как все стало для нее словно с чистого листа. Конечно, она бывала здесь прежде, и множество раз. Но, может, тайная прелесть потери памяти и состоит в том, что знакомые прежде места не узнаешь, а словно открываешь заново. И не с чем сравнить свои впечатления, потому что они девственно новы, порой пугающе, остро новы.