Карел Михал - Шаг в сторону

— Так ты считаешь, — ощетинился Бахтик, — что я действую не по справедливости, а только в своих интересах? Я просто не уверен, что этот человек не впутан в историю с часами, и считаю, что его лучше не выпускать, пока не закончится следствие. Ничего с ним не случится. И будь поосторожней со своими выпадами, а то обожжешься.

— Здесь и выяснять нечего, — начал я опять, — этот человек ни в чем не виноват, а остальное можно выяснить, когда он будет на свободе, раз ты не веришь. У него такое состояние, что тюрьма его окончательно доконает.

— Это мещанский гуманизм, вот это что, — улыбнулся Бахтик, но как-то криво.

Я окончательно вспылил.

— Ты считаешь, что хорошее отношение к людям — это мещанский гуманизм! Мещанский гуманизм — это когда защищают подлеца и сочувствуют виновному. Это человек, это гражданин, понимаешь? Человека надо выпустить, иначе он здесь загнется, мы не имеем права доводить его до такого состояния. Этого требуют здравый смысл и элементарная человечность, и закон тоже. Закон обязывает считать человека невиновным, пока нет доказательств его виновности, и не наоборот… и…

— Хватит, — взорвался Бахтик и стукнул по столу кулаком, — я уже решил, и мелкая философия меня не интересует. У меня нет времени лезть во всю эту грязь!

— Иди ты!.. — заорал я. Орать не стоило, но я уже не мог удержаться. Я и так долго терпел. — У него нет времени пачкаться! — понес я. — Это его задерживает! Не очень это эффектно, да? А потом нужно шевелить мозгами! Куда там — люди! Только великие решения — вот что ему важно. Катись со своим наполеоновским комплексом в болото, идиот, подонок… ты… от тебя зависит решать, кто имеет право на справедливость, а кто нет. Ты что о себе воображаешь? Думаешь, ты лучше других? Кто тебя посадил на этот стул! История, да? Что смотришь, это правда, и можешь лопнуть, если хочешь!

Я кричал довольно громко, хотя обычно этого никогда не делаю. Он выскочил из-за стола, то бледнел, то краснел, то зеленел. Когда я подошел к дверям, он прохрипел:

— Вы за это ответите, товарищ младший лейтенант!

Я еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью. А потом отправился домой, влез в постель с сознанием, что еще раз наверняка здорово себя зарекомендовал.

Утром настроение у меня было паршивое. Вам это понятно. Человек просыпается не сразу, а как бы в два приема. Сначала он открывает глаза и видит: вокруг него что-то происходит, вспомнит вчерашнее и подумает о том, что будет сегодня, только во время второго этапа из всего этого вырисовывается нечто такое, в зависимости от чего он встает с постели с плохим или хорошим настроением.

Если накануне вы сделали какую-то глупость, то пробуждение бывает не особенно приятным. Как после кутежа, когда вы вспомните, что в девять вечера встретили хорошего приятеля и пошли с ним выпить по чашке кофе, потом — туман, и в половине третьего утра вы уже стояли и разговаривали на Вацлавской площади с каким-то парнем, которого вы в жизни не видели, но который о себе говорил, что он маляр, и темой разговора было переселение человечьей души в корову. Что было до этого? Ясно, что целая день каких-то глупостей, но вы вспоминаете только, как этот самый парень говорил, что он как маляр имеет право на собственное мировоззрение. И тогда вы отчетливо и с ужасом вспоминаете, что вы сделали и что теперь будет.

Это «что теперь будет» испортило мне утро на сей раз. Было ясно, что Бахтик ничего не забудет, что его пересказ нашего вчерашнего спора в соответствующих инстанциях не сделает мне чести. И, по всей вероятности, ему поверят, ведь я не могу отрицать, что на него орал.

Словом, настроение у меня было паршивое. Первые мысли мои были очень примитивными: сесть, написать заявление об увольнении по собственному желанию и подать его начальству. Мне казалось, что это единственный выход. Человек любой профессии, говорил я себе, подчиняется определенным порядкам. И если он не сумеет им подчиняться, значит он для этой работы не подходит. Все довольно просто.

Минут пятнадцать я твердо верил, что уйду в гражданку. Не из-за оскорбленного самолюбия, а потому что я не гожусь для этой работы. Я уже представил себе, как все будет здорово. Отработаю свои восемь часов… не будет Бахтика, не будет физической подготовки, по вечерам я буду заниматься экономикой, потому что меня всегда больше интересовало, зачем делают вещи, чем, как их делают.

Я закурил сигарету, закинул ногу за ногу. У меня было такое же ощущение, как в детстве, когда удирал с уроков. Ощущение полной и абсолютной свободы, ощущение, что все, что могло свершиться, свершилось, а теперь мне море по колено.