Татьяна Степанова - Умру вместе с тобой

– Бизнес???

– Спросила, нужны ли мне деньги. А кому не нужны?

– Сколько она заплатила?

– По двадцать пять тысяч. Сказала – никакого риска. Только те, от кого отказались родственники. И кто завис здесь, в морге. Кто ждет погребения за счет государства. Ее только мужики интересовали. Не старики. Она сказала, что ей нужно от них.

– Ухо левое и подошвы?

– Да, да! Сказала, что, если вдруг появится труп самоубийцы… заплатит мне вдвое – пятьдесят тысяч. И не важно, какой пол – главное, что самоубийца. Она попросила язык… Там же не видно, есть он или нет… не видно при кремации.

– Не видно?!

– Челюсть платком подвязывают. В рот не заглядывают.

– Когда ты заказчицу видела в последний раз?

– В сентябре.

– Врешь! Труп этот только неделю здесь!

– Говорю – в сентябре! Я ей позвонила. Она мне мобильный свой оставила – мол, если вдруг самоубийца. А тут эта баба со станции. И без родственников. Я ждала, когда эти, из бюро экспертиз, все с ней закончат. Я позвонила по номеру…

– Как ты обращалась к заказчице? Как ее имя?

– Не знаю. Я просто позвонила, и она ответила. Я сказала, что у нас то, что ее интересует. Только надо пождать. Что я все сделаю, как только можно будет. Пусть готовит пятьдесят косых для меня.

– Когда ты ей звонила? Время?

– В субботу. Днем.

– И разговаривала именно с ней?

– Да, да! У нее акцент такой. Ни с чем не спутаешь. Она же мигрантка из Африки. Я сказала, что позвоню опять, как только заберу то, что ей надо.

– А ключи от всех дверей? Откуда они у тебя?

– Я сделала дубликаты. Наши из похоронного ключи вечно по столам разбрасывают.

– Савкина, ты чудовище. Ты монстр.

– А ты меня чуть не убил, мент. – Регистраторша похоронного бюро Савкина вся подобралась в своем углу, словно готовилась к прыжку. – Поймал меня, да? Ну, гордись. Медаль теперь тебе дадут, орден повесят, мент. Я, значит, чудовище… А ты знаешь, почему я на все это пошла? Почему согласилась?

– Потому что сто тысяч своих серебреников отрабатывала!

– Да мне эти деньги нужны как воздух, чтобы мужа… мужика моего… пусть не спасти, не вылечить, а хотя бы от смертных мук уберечь! – заорала Савкина истерически. – Рак в последней стадии – метастазы в кости уже проросли. И все отказались, из больницы сказали – забирайте домой. Мы его держать не можем. Кончился мой мужик как семьянин, как добытчик. С работы еще год назад уволили, как узнали. А у нас двое детей. Муж по ночам от боли кричит. Еще полгода назад говорили – пересадка нужна костного мозга, это может помочь. А ты знаешь, мент, сколько такая операция стоит? Сколько стоят уход, сиделка? Нет у меня таких денег. И не было никогда. И не будет никогда, хоть на работе пополам разорвись! Я в морге до двух работаю, я даже не могу куда-то еще устроиться, потому что бегом домой, а там я уже и сиделка, и медсестра, и ночи не сплю! И слышу, как он, муж мой, по ночам зубами скрипит и кричит от боли! В школе сыновей моих травят, насмехаются за то, что они в обносках ходят, кроссовки латаные, формы на физкультуру нет, носки я им штопаю! Что мы нищие! А она мне, эта, из Африки, деньги предложила. Живые деньги. И я их взяла и сделала то, что ей нужно. И не спрашивала, зачем ей все это. И не спрошу. Потому что на ее деньги мужику моему препарат месяц кололи, потому что у него гемоглобин падает, гемоглобин как сквозь решето у ракового! И я эту девку не осуждаю – ты бы ее видел, мент. У нее на каждом пальце по такому вот золотому кольцу и цепочка на шее золотая, и часы золотые как у олигарха! Вот как они живут там – в этой своей Африке. В сто раз лучше нашего! Как она одета, машины здесь напрокат берет. Какие у нее духи! Не то, что от меня, мертвечиной воняет, от меня – русской побирушки! Посмотри на меня, мент, погляди на нас – как мы живем и что жрем! А мертвым ничего уже не нужно! И если у них есть то, чем они могут поделиться со мной, чтобы я мужу лекарства купила, я это у них заберу, из глотки вырву!

Миронов отстегнул с пояса наручники.

– Руки давай сюда.

Она медленно поднялась с пола.

– У меня муж умирает. – Она оглянулась на Катю. – Умирает дома. Мальчишкам моим десять и двенадцать. Как же они с ним без меня?

– Руки сюда, – повторил Миронов, готовясь защелкнуть у нее на запястьях наручники.

– У меня муж дома умирает от рака! Беспомощный! А лекарства ему как же? Обезболивающее? Кто в больницу пойдет, ухаживать за ним? У нас никого нет. А детей куда теперь? Кто их возьмет? – Савкина обращалась к Кате. – Я же никого не убила. Не ограбила. А покойникам – какая разница, как в печку, в крематорий – с ухом или без.