Стефан Анхем - Жертва без лица. Девятая могила

Фабиан замолчал и поднял глаза от тетради.

– Значит, он записывал сны?

Лилья кивнула, взяла у него дневник и пролистала его до конца.

– Послушай вот это. Двенадцатое сентября 2001 года, 05:38.

Он лежал внизу, а я бил и пинал так, что мои белые кроссовки Nike стали красными. И все же я продолжал, пока лицо не перестало быть лицом.

Она посмотрела на него.

– Сам слышишь. Во всяком случае, он не вполне здоров.

Фабиан не мог не согласиться и рассказал о книгах о самопомощи, которые нашел в гостиной. Они договорились, что дальше Муландер должен основательно осмотреть весь дом в поисках следов. Они вышли из спальни, но на выходе из верхнего холла Фабиан вдруг остановился и повернулся к Лилье.

– А чердак ты проверила?

– Нет, здесь, похоже, нет никакого чердака. Я проверила все комнаты.

– Тогда для чего ему это? – Фабиан снял с гвоздя на дверной раме длинную узкую стальную палку с крючком на одном конце, выкрашенную в белый цвет.

Лилья пожала плечами, а Фабиан начал обходить верхний этаж, глядя на потолок. Она права. Ни в одной из комнат он не увидел чердачного люка. И только встав на стул и начав осматривать висевшую в холле люстру, напоминавшую перевернутый зонт, он обнаружил скрытый люк. С помощью стальной палки он потянул его вниз, и раскрылась крутая лестница.

По этой лестнице они забрались наверх и попали на темный чердак с таким низким потолком, что им пришлось очень сильно пригнуться. Когда Лилья зажгла свет, Фабиан отметил про себя, что совсем не понимает, что за человек Шмекель. Точно так же, как в его собственном доме на улице Польшегатан, этот чердак был оборудован под мастерскую, хотя и был значительно меньше, чем у Сони, и без слуховых окон. К тому же в горшках стояли чистые кисти щетиной вверх, а тюбики с красками были разложены по оттенкам. Здесь вообще не было ни следа того творческого хаоса, к которому он привык у Сони.

– Черт возьми. Посмотри сюда, – Лилья подняла одну из картин и поставила ее на мольберт.

Хотя она была выполнена схематично, толстыми мазками и яркими красками, было понятно, что на картине изображена проломленная голова человека. Соня наверняка бы сказала, что Шмекель одарен, а картина представляет интерес. У Фабиана она вызвала только отвращение. Снесенная с плеч голова свободно парила на белом фоне. С шеи свисали куски трахеи, жил и вен. Нос был вдавлен внутрь, а кожа на больших участках левой половины лица снята так, что обнажились жилы, черепная коробка и части глазной впадины.

– Можно говорить что угодно. Но, во всяком случае, у него есть талант.

Лилья подняла с пола еще несколько картин. Все изображали изувеченные и переломанные части тела. Пара отрубленных стоп рядом с окровавленным топором. Торс с двадцатью ножевыми ранами; из одной раны торчал нож, повернутый на четверть оборота.

– Не знаю, что ты чувствуешь, но теперь я лучше представляю себе того человека, которого мы ищем, – сказала Лилья.

– Вопрос только в том, один ли это человек, – заметил Фабиан.

– Что ты хочешь сказать?

– Точно не знаю, но тот, внизу, – сама гармония, хотя это может быть лишь видимость. Поневоле задумаешься, что у него в душе. А здесь он вот какой.

– Может быть, у него кто-то живет? И этот человек пользуется его машиной?

– Но ведь на верхнем этаже только одна спальня?

Лилья кивнула.

Они замолчали и разошлись в разные стороны. Словно у обоих возникла потребность поразмышлять, увязать одно с другим. Они смотрели на тюбики с краской, мольберты и странные картины. За горшками с кистями стояла старая металлическая шкатулка голубого цвета с облупившейся по краям краской. Фабиан осторожно поднял ее и открыл. В шкатулке оказалось штук пятьдесят полароидных фотографий, и как только он увидел разбитое и распухшее лицо, сразу же понял, как все взаимосвязано.

16 декабря

Вчера я был в больнице.

Они ждали меня в моем дворе. Я побежал, но они догнали меня и потащили на детскую площадку. Я пытался защищаться, но упал, и они продолжали меня пинать. Я закрывал голову, но они все равно продолжали. Сначала было жутко больно. Потом стало типа все равно. Слышал, как они смеялись и показывали друг другу, как надо бить. Но тут пришел какой-то дядька, закричал, и они убежали.

Попытался встать, но не получилось. Голова кружилась. Дяденька помог мне и спросил, как меня зовут, и сказал, что у меня голова в крови и что мне надо в больницу. Я отказался назвать свое имя, хотя он настаивал. В конце концов он ушел, и тогда я смог пойти домой, хотя было трудно и очень долго.