Агата Кристи - Операция «Катамаран». Падение. После похорон

— Что вы имеете в виду?

— Эффективность, последовательность, зрелость, ответственность, — ответил Кратвиг, — и многое другое.

Слова, слова, слова. Не собственный ли портрет описал Кратвиг?

— Он не говорил вам о своих отношениях с подчиненными?

— Он не был популярен. Это он сам признавал. Но Смедер считал, что его работа заключается не в том, чтобы завоевать популярность, а в том, чтоб превратить устаревшее общественное учреждение в современную, эффективную систему управления. В этом я был полностью с ним согласен.

— Вы когда-нибудь бывали у него дома?

Кратвиг постарался ничего не заметить в ее тоне.

— Один раз. По-моему, в марте. В Эгесхавне были кое-какие дела, и пока я дожидался обратного парома, мы вместе пообедали.

— Вы не были в городе вчера? Прошу прощения за вопрос.

— Вопрос закономерен, — усмехнулся Кратвиг, — нет, я провел день здесь, как обычно, один. Как всегда, спал после обеда.

— Вы знаете точно время, которое меня интересует?

Он сначала спокойно посмотрел на нее, потом внезапно широко улыбнулся, в первый раз показывая целый ряд собственных, белых, хорошо сохранившихся зубов.

— Об этом писали в газетах и вчера говорили по местному радио.

— Да, конечно, — согласилась Анна, решив заканчивать разговор.

— У нас оказалось с вами много общих суждений, — как бы подвел итог Кратвиг.

— О науке и о природе как о двух противоположностях, — вставила Анна, надеясь, что язвительное жало, дремлющее в ней, не выползет наружу.

— Например? — обиженно произнес Кратвиг, все-таки увидев его кончик. Анна обругала себя идиоткой. Теперь уж он замолчит надолго.

Гроза удалялась на северо-восток. По крайней мере, она хоть убедилась в том, что Кратвиг был достаточно большого роста, чтобы суметь выбросить друга с балкона восьмого этажа.

Мать Ове Томсена больше не выглядела бледной. Цвет ее лица был не просто неестествен, он был поспешно и безвкусно изменен наложенными румянами. Она по-прежнему была апатична и продолжала заниматься самобичеванием.

Она сообщила Клейнеру, что из Орхуса приехал старший брат Ове, чтоб помочь ей в практических делах. Клейнер выпил с ней чашечку послеобеденного кофе и только потом приступил к осмотру комнаты сына.

На стенах висели портреты Элвиса Пресли, Джона Траволта, Мохаммеда Али. Не было портрета Бьёрна Борга, изящного теннисиста, спортивного героя. Висели большие цветные фотографии идолов Ове Томсена, которым он поклонялся, пока сам форсил на «хонде». На письменном столе лежал свернутый плакат с изображением Оле Ольсена [4] Чемпион Дании по спидвею. .

Клейнер вздохнул. Еще до того, как он открыл дверь комнаты, он мог бы догадаться и об Элвисе, и о Траволте, и об Али и Оле. Если бы они знали, что их поклонник — лучший грабитель умерших в Эгесхавне. Лучший в своем роде. Как популярный певец, танцор в дискотеке, знаменитый боксер или гонщик. На неубранной кровати по-прежнему лежал номер «Эгесхавн Тиденде», открытый на третьей странице. Скорее всего мать принесла газету, как обычно, вместе с утренним кофе. Сын, изучив ее, составил план действий на день вперед. План просуществовал лишь полдня. Теперь Ове спит вечным сном. Кто-то приготовит его к погребению. Вытащит из него стеклянные осколки, зашьет раны, чтобы мать смогла узнать сына, когда ей надо будет официально опознать его и попрощаться.

Детали можно уладить и по телефону… Клейнер принял от фру Томсен еще чашку кофе. Он направил своих помощников по остальным двум адресам, обозначенным на третьей странице.

По субботам газеты печатают некрологи в красивых рамках, подписанные семьями умерших. Это одна из причин, по которой старший брат Ове спешит домой из Орхуса. Ему надо все организовать. Все практические дела, как сказала мать.

С информацией из центра позвонил Поульсен. По одному адресу в живых осталась супруга. Ничего не случилось. По другому — умер одинокий человек, живший в маленьком домике. Подвальное окно оказалось разбитым, часть мебели исчезла. Тогда возникает проблема транспорта. На «хонде» ничего нельзя увезти, кроме ценных бумаг. Хотя паспорт, удостоверение личности, официальные печати и тому подобное ценятся очень высоко. Выше, чем телевизоры или транзисторные приемники, купленные на «Сахаре». Так назывался в Эгесхавне «черный рынок».

Может, правда, Ове Томсен только прощупывал почву. А потом звонил дружку, если требовалась машина.