Инге Кристенс - Руны смерти, руны любви [litres]

С Оле Рикке договорилась о том, что сев в машину Нильса отправит ему сообщение с одним восклицательным знаком (Нильс даже если и заметит краем глаза, то ничего не поймет), а если Нильс соберется вернуться домой раньше девяти, Рикке пришлет сигнал тревоги – три восклицательных знака. Если заранее забить сообщения в папку с черновиками, то их можно отправлять, не вынимая телефона из сумки. Оле, закончив обыск, напишет Рикке «Спокойной ночи», если ничего не найдет или «позвоню позже», если ему будет о чем рассказать. Только перезванивать станет не он, а Рикке.

На тот случай, если выставка по каким-то причинам окажется закрытой, Рикке приготовила запасной вариант – предложение поужинать в каком-нибудь тихом ресторанчике Тострупа. Жажда новых впечатлений, утомленность столичной суетой и все такое.

На взгляд Рикке выставка была никакой, то есть бестолковой. Современный дизайн – слишком широкая тема, чтобы представлять ее на двухстах квадратных метрах, не выделяя никаких направлений. Макеты домов с лужайками, настенные светильники, предметы декора, посуда… Какая-то пицца – всего понемногу, отовсюду по кусочку.

Но, зато, эта выставка как нельзя лучше подходила для долгого обсуждения, а стайка девиц, слушавшая Нильса чуть ли не с благоговением, побуждала его к длинным, пространным сентенциям с частым употреблением французских выражений вроде «Ça a ni queue ni tête». [120] Не имеет ни хвоста, ни головы (франц.) – употребляется в значении «это ни на что не похоже». Рикке требовалось немного – слушать, время от времени подогревать красноречие очередным вопросом, да поглядывать на часы.

Долгие речи возбуждают аппетит не хуже долгих прогулок, поэтому зайти куда-нибудь поужинать предложил Нильс, да еще добавил, что ужинать он намерен в Тострупе.

– Если потратился на бензин, то надо сэкономить на еде, – хохотнул он, намекая на относительную дешевизну местных заведений в сравнении со столичными.

Как и положено истинным скандинавам, Нильс экономил на всем, на чем только можно было сэкономить. Но при этом он ездил на чрезвычайно прожорливой машине. Зачем искусствоведу, живущему в Копенгагене, и большую часть времени разъезжающему на такси или на транспорте, огромный мощный внедорожник? Мальчик не наигрался с машинками в детстве? Или компенсирует таким образом чувство собственной неполноценности? Или же дело в том, что в багажнике «туарега» без проблем помещаются люди или трупы? Странный вы датчанин, господин Лёвквист-Мортен.

Рикке тоже была датчанкой. Чистокровной или не очень – неизвестно, потому что, не зная отца и его корней, утверждать подобное невозможно. Но судя по ее внешности, отец все же был потомком викингов, а не янычар. Мать Рикке приехала в Копенгаген из Еллинга, [121] Еллинг – населённый пункт в Дании на полуострове Ютландия, в котором некогда царствовал и предположительно был похоронен датский король Горм Старый (Х век). этой легендарной колыбели датчан. Рикке была датчанкой до мозга костей, но не сильно жаловала своих соотечественников. Ей больше импонировали итальянцы, испанцы, латиноамериканцы – живые, раскрепощенные, естественные в проявлениях эмоций. Эмоции – одна из главных составляющих нашего «я». Нельзя постоянно их обуздывать, это чревато проблемами. Не обуздывать тоже нельзя, но не стоит впадать из одной крайности в другую, ибо все хорошо в меру.

Напротив галереи находилось заведение, обещавшее своим клиентам лучшие гамбугеры в Дании. Нильс не преминул сыронизировать насчет того, что великая культура смёрребрёдов, национальное, можно сказать, достояние, катится в пропасть, но, тем не менее, потащил Рикке пробовать гамбургеры.

Гамбургеры оказались если не самыми лучшими, то, во всяком случае, самыми крупными в Дании, потому что их края выступали за пределы немаленьких тарелок. Запивали их пивом. Нильс дисциплинированно заказал себе безалкогольное, проворчав, что его доблестные предки вели свои корабли в Северную Америку будучи сильно навеселе и ничего, доплывали, куда нужно. Рикке сказала, что тогда движение в Атлантическом океане было не таким интенсивным, как сейчас на дорогах, но Нильс возразил, что все дело не в движении, а в свободе.

– Свобода – это краеугольный камень нашего бытия, – завелся он. – И в то же время она – одна из величайших наших иллюзий…

Часы показывали без четверти девять. Оле еще не прислал сообщение, поэтому Рикке не оставалось ничего другого, как медленно есть и слушать своего собеседника. Нильс промочил горло и красноречие вернулось к нему.