Джонатан Келлерман - Он придет

В «Скорой» Майло стряхнул с ног туфли и сел, как йог, сбоку от моих носилок.

– Мой герой, – сказал я. Получилось что-то вроде «м-м-милой».

– Это теперь надолго, приятель. Предоставление «Кэдди» по первому запросу, ссуды наличными без процентов, даровая терапия…

– Другими словами, – с трудом проговорил я сквозь опухшие челюсти, – все как обычно.

Он расхохотался, похлопал меня по руке и велел заткнуться. Фельдшер «Скорой» с этим был полностью согласен.

– Этому человеку придется ставить лигатуру, – сказал он. – Ему нельзя разговаривать.

Я начал было протестовать.

– Ш-ш! – угомонил меня фельдшер.

Где-то через полмили Майло посмотрел на меня и покачал головой.

– Ты редкостный счастливчик, дружище. Я вернулся в город лишь полтора часа назад и получил записку от Рика перезвонить тебе. Звякнул тебе домой. Там была Робин, сам понимаешь, в каком настроении – о, нейдет мой рыцарь, нейдет! Ты договорился с ней поужинать в семь, а тебя все нет! Она говорит, что на тебя, старого-обязательного, опаздывать не похоже, и не могу ли я что-нибудь по этому поводу предпринять. Заодно посвятила меня в твои экскурсии – гляжу, ты в мое отсутствие жужжал, как пчелка, так оно? Заскочил к себе в отдел – в выходной, наверное, надо добавить – и получил это загадочное послание насчет Крюгера мелким почерком – Дел Харди тот еще каллиграф, – и еще что-то типа того, что он собирается в Ла-Каса. Поехал к Крюгеру, продрался сквозь твою баррикаду, нашел его увязанного в куль и испуганного до усрачки. Он совсем сдулся, сразу все вывалил, даже вопросов не пришлось задавать – удивительно, что делает небольшая сенсорная депривация! [129] Частичное или полное лишение органов чувств внешнего воздействия (звуков, запахов, визуальных образов или тактильных ощущений). Кинул сообщение на пейджер Делу, застал его в машине на Пасифик – где по-прежнему пробки в этот час, из-за всех этих продюсеров и старлеток, которые едут домой, – убедил, что это «код три» и что надо с сиреной и мигалками валить всю дорогу по обочине. В дело вступили профи, а остальное уже и вспоминать не стоит.

– Я не хотел полномасштабного рейда, – мучительно выдавливал я слова. – Не хотел, чтобы что-нибудь случилось с малышкой…

– Пожалуйста, замолчите, сэр, – вмешался фельдшер.

– Цыц, – тихо проговорил Майло. – Ты сделал великое дело. Спасибо. Хорошо? Только не делай этого снова. Чайник.

«Скорая» остановилась возле приемного покоя больницы Санта-Моники. Я знал это место, потому что прочитал здесь несколько лекций персоналу на тему психологических аспектов травмы у детей. Сегодня, похоже, придется обойтись без лекций…

– Ты как? – спросил Майло.

– Ум-гм.

– Ладно. Пусть теперь за дело берутся белые халаты. А мне пора бежать – буду брать судью.

Робин только посмотрела на меня – челюсти стянуты лигатурой, под глазами синяки – и ударилась в слезы. Обняла меня, суетилась вокруг и сидела возле койки, потчуя меня супом и газировкой. Так прошел целый день. А потом все-таки дала волю гневу и хорошенько выдала мне за то, что я такой псих и зря рисковал жизнью. Я был не в том положении, чтобы защищаться. Она пыталась не разговаривать со мной целых шесть часов, а потом сдалась, и все стало возвращаться в нормальную колею.

Когда я смог говорить, то позвонил Ракель Очоа.

– Привет, – сказал она. – Смешной какой-то у вас голос.

Я рассказал ей всю историю – вкратце, поскольку разговаривать было еще больно.

Какое-то время она ничего не говорила, а потом тихо произнесла:

– Это были чудовища.

– Да.

Молчание между нами становилось неловким.

– Вы человек принципа, – сказала она наконец.

– Спасибо.

– Алекс… в тот вечер… мы… Я не жалею об этом. Это заставило меня задуматься. Заставило осознать, что мне нужно выйти из дома и найти что-нибудь – кого-нибудь – для себя.

– Не довольствуйтесь ничем, кроме самого лучшего.

– Я… спасибо. Берегите себя. Выздоравливайте поскорее.

– Постараюсь. До свидания.

– До свидания.

Следующим я позвонил Неду Бьонди, который ворвался ко мне в тот же день и интервьюировал до тех пор, пока его не выгнали медсестры. Я целыми днями читал его статьи. Он подошел к делу серьезно, досконально все расписал: мексиканский период Маккафри, убийство Хикла, «джентльменскую бригаду», – все вплоть до самоубийства Эдвина Хейдена в тот вечер, когда его пытались арестовать. Судья выстрелил себе в рот, пока одевался, чтобы отправиться в отдел полиции вместе с Майло. Это выглядело вполне логичным в свете того, что он сделал с Хиклом, и Бьонди не упустил случая пофилософствовать на эту тему.