Джонатан Келлерман - Он придет

– Это настоящие «белые воротнички», Алекс – куча бумажной работы, постоянное принятие решений, внимание к деталям.

Ему нравилось быть копом, нравилось ловить преступников. Иногда он подумывал, не попробовать ли заняться чем-нибудь другим, но так и не пришел к мысли, чем именно.

Нашлись у нас и другие общие интересы. Оба в свое время занимались боевыми искусствами. Майло прошел курсы самообороны – всего понемногу, еще в армии. Я начал заниматься фехтованием и карате еще в старших классах. Должную физическую форму мы оба давно безнадежно потеряли, но тешили себя мыслью, что всегда можем восстановиться – дайте только повод. Оба любили вкусно поесть, послушать хорошую музыку и ценили собственную независимость, избегая шумных сборищ и излишнего общения.

Понимание между нами крепло изо дня на день.

Недели через три после нашего знакомства Майло признался мне в своей гомосексуальности. Я был застигнут врасплох и даже не нашелся что и сказать.

– Я это тебе потому говорю, чтобы ты не подумал, будто я просто подбиваю к тебе клинья.

Мне тут же стало стыдно, поскольку именно такая мысль первым делом и пришла мне в голову.

Принять то, что он гей, оказалось поначалу непросто, несмотря на всю мою профессиональную искушенность. Все факты были мне давно известны. Что практически в любой социальной группе их от пяти до десяти процентов. Что большинство из них выглядят в точности как мы с вами. Что они могут быть абсолютно кем угодно – мясниками, пекарями, операми-убойщиками. Что большинство из них довольно уравновешенны и эмоционально стабильны.

И все же стереотипы глубоко внедрились в мозг. Вы сразу представляете себе жеманных женоподобных существ с визгливыми голосами, бритоголовых качков, туго затянутых в черную кожу, вертлявых юнцов с тщательно подбритыми усиками, в фирменных маечках и полувоенных штанах, или лесбиянок в тяжеленных ботинках.

Майло ни капли не походил на гомика.

Но к таковым принадлежал и несколько лет чувствовал себя в этой роли вполне уютно. Свою ориентацию он особо не скрывал, но и не выставлял напоказ.

Я спросил его, знают ли об этом его коллеги.

– Угу. Не в том смысле, что это записано в личном деле. Просто многие в курсе.

– И как они к тебе относятся?

– Не слишком-то одобрительно, смотрят довольно косо. Но вообще-то следуют принципу «живи сам и дай жить другим». Народу вечно не хватает, а я более чем справляюсь. Чего им еще хотеть? Заполучить проблемы с Союзом защиты гражданских свобод и потерять в придачу хорошего детектива? Вот Эд Дэвис [12] Начальник Департамента полиции Лос-Анджелеса с 1969 по 1978 г. , тот да, гомофоб был такой, что пробы негде ставить. Но его теперь нет, и это совсем неплохо.

– Ну, а другие детективы?

Он пожал плечами:

– Оставили меня в покое. Мы разговариваем о делах. На свидания вместе не ходим.

Вот и объяснилось, почему те типы в «Анжеле» его якобы не замечали.

Стал чуть более понятен и альтруизм Майло, его готовность мне помочь. Он хорошо знал, каково это – быть одному. Гей в рядах полицейских обречен на роль отверженного. В компанию вас никогда не примут, как бы хорошо вы ни выполняли свою работу. А гей-сообщество всегда с подозрением относится к тем, кто выглядит и ведет себя как коп.

– Я решил, что стоит тебе рассказать, раз уж мы почти подружились.

– Да мне без разницы, Майло.

– Правда?

– Правда.

На самом-то деле кое-какие комплексы на этот счет у меня еще оставались, но какой я, к чертям, психолог, если не смогу с ними справиться?

Через месяц после того, как Стюарт Хикл засунул свой «двадцать второй» себе в рот и разукрасил собственными мозгами обои моего кабинета, я предпринял в своей жизни весьма решительные перемены.

Уволился из Западного педиатрического и закрыл свою частную практику. Всех своих пациентов передал бывшему студенту, первоклассному психотерапевту, который только начинал практиковать и нуждался в собственном деле. После начала работы с группами из «Уголка Ким» я брал очень мало новых направлений, так что расставание с привычным делом не вызвало ожидаемой тоски.

Продал жилой комплекс в Малибу – сорок квартир, которые купил семь лет назад, с большой выгодой. Избавился и от дома на две семьи в Санта-Монике. Часть денег – ту, что со временем должна была уйти на налоги, – вложил в высокодоходный валютный рынок. Остальное – в муниципальные ценные бумаги. Это не тот вид инвестиций, который мог сделать меня богаче, но он обеспечивал финансовую стабильность. Я решил, что два-три года смогу спокойно жить на проценты, если только не пущусь во все тяжкие.