Антон Чиж - Выгодный риск

– Для чего мне это рассказываете, господин Пушкин?

– Высока вероятность, что убийца вашего мужа и тот, кто покушался на баронессу, – одно лицо. Завтра мы узнаем его имя. Убийца будет арестован и предан суду… Вас проводить до дома?

– Благодарю, дойду сама, – проговорила Лидия Павловна и покинула участок. В кулачке она сжимала связку ключей.

Дело близилось к полуночи. Портье «Лоскутной» зевал в кулак и протирал глаза.

К стойке подошла дама, скромно, но прилично одетая. Лицо ее прикрывала вуалетка, чтобы защищать в мороз нежную кожу. Она хотела знать, в каком номере проживает ее подруга, баронесса фон Шталь. Портье умело замялся. На конторку легла бумажная купюра. Мадам заплатила даже больше, чем принято. Открыв книгу регистрации, портье нашел номер, в котором остановилась баронесса. Вежливо поблагодарив, дама поднялась по широкой лестнице, застеленной мягким ковром, на третий этаж.

Номер был слева по коридору. Она осторожно постучала.

– Кто там? – послышался слабый голос из-за двери.

Дама назвалась подругой Валерии: она хотела сообщить нечто важное. Потребовалось некоторое время, чтобы щелкнул замок. Дама решительно толкнула дверь.

– Что вам надо? – вскрикнула баронесса, отступая. Выглядела она ужасно: шея замотана толстым шарфом, на голове тюрбан из полотенца. Больная куталась в одеяло, как в бурку. – Уйдите, или я закричу…

Угроза не подействовала. Дама прошла вперед, не затворив дверь.

– Вы совсем расхворались, бедняжка, – сказала она, двигаясь так, чтобы отрезать путь к побегу. Баронесса вынужденно отступила к дивану, на котором до этого спала.

– Не смейте ко мне приближаться…

– Отчего вы так злитесь? Вам вредно после купания в проруби…

– Уходите! – Баронесса пыталась крикнуть, но вылетел жалкий хрип.

– Простуженное горло… Такая мелочь, а может стоить жизни. – Дама толкнула ее в грудь, фон Шталь повалилась на диван.

– Лежите смирно, моя милая…

Баронесса забилась в угол, поджав ноги, будто оказалась в коконе.

– Не смейте…

– Что я не должна сметь? Это вам не следовало совать нос в дела, которые вас не касаются… Тогда бы все закончилось по-иному… А теперь слишком поздно…

– Не понимаю, что вам надо…

– Мне надо, чтобы завтра на допросе в полиции вы ничего не смогли рассказать…

– И не подумаю… Я все вспомнила… Вам не поздоровится…

– Ну вот вы и вынесли себе приговор… Поверьте, мне очень жаль…

Жертва сопротивлялась изо всех сил, бросалась подушками, закрывалась одеялом, пока его не сорвали, царапалась, лягалась из последних сил и даже пробовала кусаться. Все было бесполезно. Ее прижали к дивану так, что нельзя было шелохнуться.

– Помогите… – задушенно прохрипела баронесса.

Жизнь ее повисла на кончике булавки, нацеленной в горло. Шарф не спасет.

– Замри!

Он рявкнул с такой силой, что задрожали хрустальные подвески люстры. В вытянутой руке Пушкин держал револьвер. Ствол целился в голову.

– Руки поднять… При любом движении стреляю на поражение…

Вскинув оружие, он выстрелил в потолок. Как предписывала инструкция. Чтобы серьезность его намерений была ясна.

Грохот оглушил. С потолка посыпалась известка.

В номер вбежали Лелюхин с Актаевым. Их помощь уже не требовалась.

Уткнув лицо в подушку, Агата тихонько постанывала.

Эфенбах умел быть хлебосольным хозяином. Дорогого французского гостя угощал не где-нибудь, а у Тестова. Несмотря на пост, для особых гостей в трактире водилась и рыбка, и икорка, и даже страшно сказать – знаменитый молочный поросенок. Стол был изобильным. Михаил Аркадьевич, вдруг вспомнив французский, поднимал тост за франко-русский союз. Отказаться месье Жано не мог. Он пребывал в той степени добродушного счастья, когда человеку так хорошо, что ничего больше и не надо. При появлении Пушкина он приветственно вскинул руки, будто хотел обнять его, как родного брата. Опередил Эфенбах: прижал к себе и троекратно расцеловал. Чего Пушкин терпеть не мог.

– Ну, герой наш раздражайший, отличился, нечего сказать! – громыхал он на весь зал. – Такие фокусы отмочил что в Пресненском участке, что в гостинице! Ай, любо-дорого сказать! Садись и весели, мы с инспектором в нетерпении…

Ничего не оставалось, как присесть к столу. Пушкин совсем не выглядел героем-победителем, напротив, казался строг и печален. Предложенную рюмку пригубил, от поросенка отказался.