Юлия Яковлева - Укрощение красного коня

Прошел мимо, ступая с носка.

Обед уже кончился. Ужин – еще не начался. В обеденном зале была кафельная тишина. Из кухни не шипели ни вода, ни масло. Только доносился тихий стук. Там перекладывали, убирали вымытую посуду.

Зайцев втянул воздух, с облегчением почувствовав легкий табачный дымок. И только тогда признался себе, что не мог уехать, не поговорив с Артемовым. Старый кавалерист оказался там, где Зайцев и рассчитывал его найти в этот час. То есть предавался своей обычной медитации среди задранных стульев – невидимый за выступом стены.

Зайцев, забыв сменить шаг после встречи со спящим, ступал неслышно. Тихо поставил судки на стойку. И тут зарокотали голоса.

Зайцев замер, разжал руку. Очевидно, он вошел в паузе, повисшей среди нелегкого разговора. Голос Артемова не обещал хорошего. Но и обычным разносом это тоже не было. Говорили зло и тихо.

– Мостки под Злым, – прошипел Артемов.

– Мостки под Злым рухнули потому, что доски дерьмовые.

– Тебе виднее.

– Ты на что намекаешь?

– Не намекаю я, друг любезный. Я прямо говорю: мостки под Злым ты сколотил. А они разъехались. Да в такой неподходящий момент. И вот я с той поры все думаю…

– Злой свалился по несчастью. Любая лошадь могла.

– Все думаю: и надо же как – момент самый был подходящий. Не диво ли?

– Любая лошадь могла. Испугался поезда, рванул – доски разъехались. Бывает, – гнул свое собеседник.

– Но свалился Злой! – шепотом взвизгнул Артемов. – Лучший наш орловский рысак! Погиб! Как раз накануне отправки в завод!

– Он издох, потому что его пристрелили.

– Его пришлось пристрелить! Потому что он свалился и сломал себе шею. А свалился, потому что разъехались мостки!

– Да что ты на меня набросился? Я не плотник!

– Но ты сам вызвался их сколотить! Эти мостки, будь они прокляты!

– Дрянная лошадь. Нечего жалеть.

– Я не жалею. Сколько ездил поездами. И вдруг на тебе – рванулся и упал. Сколько лошадей возили – все путем, и вдруг на тебе – доски взяли да разъехались. Да ровно накануне отправки Злого в завод!

– Что ты пристал как банный лист? Белены ты объелся, Модест Петрович? Или мерзавец Бутович тебе мозги тоже запудрил? – голос перестал отбиваться, перешел в наступление. – С каких пор ты об орловцах и их заводе печешься? Переметнулся? Нет, ты скажи? Предал нас? К орловским переметнулся? К Бутовичу? – загонял он Артемова в угол.

Кто же это?

Зайцев неловко отступил, едва удержав равновесие на носке, заехал локтем. Посыпались судки, покатились по полу, запрыгало, отскакивая от стен, пола, потолка, медно-кафельное эхо. Как жизнь перед глазами сорвавшегося в пропасть, говорят, проносится в один миг, так все известные ругательства пронеслись в мозгу Зайцева.

Голоса оборвались. Оба собеседника вышли из своего закутка.

– Товарищ Зайцев, – сухо поприветствовал Артемов, не глядя в глаза. Сапожник Николаев пробормотал нечто напоминавшее «добрый день».

– Я посуду вернуть зашел. А чертово колено не сгибается.

Артемов молча присел на корточки, подцепил судок, другой. Николаев нехотя сделал шаг в сторону, поднял беглую крышку, ложку.

Зайцев вынул носовой платок. Снял кепку, промокнул несуществующую лысину. Утер лоб.

– Товарищ Артемов, я хотел вам сказать: теперь я знаю все. Журова вовсе не требовалось отсылать в Сиверскую.

Поймет ли Артемов намек. А если нет?

– Я знаю, почему убили Леонида Жемчужного.

Артемов так же, не говоря ни слова, поставил судки на прилавок. Не глядел на Зайцева. Точно его тут и не было. Повернулся и пошел вон. Николаев с добычей двинулся к стойке. Зайцев встрял на его пути, протянул руку.

– Спасибо. Позвольте.

– Да я поставлю, не трудитесь.

– Что вы. Мне неловко. – Зайцев почти силой вытянул у сапожника и крышку, и приборы. Приборы – рукой, все еще сжимавшей платок. Положил крышку рядом с судками.

Николаев пожал плечами.

– Доброго дня.

– Всего хорошего, – кивнул его удалявшейся спине Зайцев. – И спасибо за помощь! Проклятое колено, уж извините.

Николаев, не оборачиваясь, махнул рукой: мол, не стоит.

Высунулась Дашка-курва – через плечо у нее висело полотенце, один конец его был влажен.

– А Модест Петрович где? – удивилась она.

– Только что вышел. Спасибо за судки.

– Ишь ты, – призналась Дашка, снимая полотенце. – Даже вымыл за собой. А думала – спер.

Зайцев, уже не таясь, обычным шагом подошел к стойке, брякнул в судок вилку. Другую руку он держал в кармане. Там, где лежала ложка, обернутая платком.