Андрей Добров - Резня на Сухаревском рынке

Прохор Силантьевич сжал нож в кармане. Еще ночью он собирался пустить его в дело, чтобы прикончить племянника хозяина, но теперь, вероятно, потребуется что-то посерьезнее. Прохор зло усмехнулся: пора уже сделать то, что он еще год назад предлагал Маркелу — договориться с Самсоном и использовать его ребят, чтобы обложить торговцев на Сухаревке данью. А будет он артачиться, убеждал Прохор Маркела Антоновича, так можно от него избавиться и уже самим руководить этим делом, ни с кем не делясь. Маркел тогда отказался, считая, что дела и так идут ходко и что Самсон может начать войну, а это привлечет лишнее внимание полиции, которая, хоть и получала мзду от Маркела, но в случае неизбежных в таком случае беспорядков могла и забыть о своем благоволении. Но теперь Маркел был мертв, и ничто не мешало Прохору снова вернуться к прежнему плану — главное было обдумать все как следует, чтобы перехват дела у Самсона прошел гладко и быстро. В крайнем случае, подумал Прохор Силантьевич, предложу ему поначалу хороший процент, поторгуюсь. А там — посмотрим. И он снова сжал нож в кармане.

Дальше все произошло стремительно. В толпе вдруг закричали, замахали руками — мужики и бабы начали разбегаться. Прохор насторожился, замедлил шаг и, не вынимая ножа из кармана, раскрыл лезвие. На него молча бежал высокий мужчина с большим кинжалом в руке.

— Ах, Мурза, поганец! — пробормотал Прохор. И за секунду до столкновения сделал мягкий шаг вправо, мгновенно выхватил нож и полоснул нападающего по шее, прямо по артерии. Потом, не останавливаясь, нырнул в узкий проход между лавками, с щелчком закрыл нож и бросил его в ящик с огурцами. Не оглядываясь, Прохор пошел вперед. Пусть он остался без оружия, но зато теперь в нем была жестокая решимость голыми руками задушить любого, кто встанет у него на пути.

Сбежин уже видел конские морды, сидевших в пролетках дородных извозчиков, куривших трубки и самокрутки. До свободы оставалось несколько саженей. Бородатого мужика, шедшего ему навстречу, он хотел просто отпугнуть кинжалом, ожидая, что тот, как и остальные встречные, просто убежит с дороги. Тот действительно посторонился, но вдруг махнул рукой, и Сбежин ощутил страшную боль в шее. Он как будто запнулся. Шея и грудь сделались горячими, внезапно страшная усталость и сонливость накатили на Леонида Андреевича. Он сделал несколько шагов, еще продолжая борьбу.

— Я… устал, — прошептал Сбежин. — Устал…

Он упал на колени, уже не слыша топота ног своих преследователей и криков возмущенных торговцев. Вокруг него быстро стала смыкаться негодующая толпа. Сбежин оперся раненой рукой на булыжники, все еще сжимая в другой свой любимый катар. Он попытался проползти на коленях еще хоть немного в сторону башни. Извозчики привстали на своих облучках — все теперь смотрели в его сторону, перекрикиваясь и указывая кнутами. В обступившей его толпе послышалась ругань, и вперед протиснулись двое — один в черной судейской шинели, а второй в сером сюртуке. Они тяжело дышали, измотанные погоней.

— Сбежин! — прохрипел Иван Федорович, хватаясь за грудь, где гулко билось сердце. — Не двигайтесь!

Леонид Андреевич опустил голову и увидел большую лужу крови.

— Что это? — прошептал он. — Кто это сделал?

— Надо унять кровь! — сказал Архипов. И, повернувшись к толпе, крикнул: — Тряпки давай!

Никто не сдвинулся с места. Вдали раздался переливчатый свист — это опомнились местные стражи благочиния. Скопин присел на корточки перед Сбежиным и вынул из его руки кинжал.

— Все, — сказал Скопин. — Отбегался ты, скотина.

Сбежин поднял быстро гаснущие глаза на Ивана Федоровича.

Скопин запустил руку в карман убийце и вынул шкатулку. Открыв донышко, он показал, что шкатулка пуста.

— Все было зря, — сказал Скопин. — Столько народу порешил! А все зря. Подохнешь, падаль, здесь. И правильно.

Он встал. Толпа расступилась, и в круг вбежали двое толстых городовых.

— Я — судебный следователь Скопин, — объявил им Иван Федорович. — Живо врача, выбрать понятых. Сейчас будем составлять протокол.

Но Сбежин этого уже не слышал. Он ткнулся головой в булыжники мостовой, закрыл глаза, застыл в такой нелепой позе на секунду, а потом медленно повалился на бок.

Два дня спустя хмурым дождливым утром перед воротами Бутырского тюремного замка стояла пролетка с поднятым верхом. Внутри сидели Скопин со своей черной трубочкой во рту и Архипов — натянутый как струна.