Андрей Добров - Резня на Сухаревском рынке

Скопин взял табурет, стоявший неподалеку, принес его к столу и рухнул на жесткое сиденье.

— Зачем?

— Очень просто, — ответил тихо Штемпель. — Вы стали отвлекающим отрядом. Противник был уверен, что вы пойдете путем, указанным предателем. И устроил вам засаду. А в это время я выпустил своего человека из других ворот. Он местный. Два дня назад этот человек сумел вернуться. Он известил генерала, и тот в спешке идет к нам. Завтра к вечеру его авангард должен быть в виду города.

— Вы послали нас на убой, — горько прошептал Скопин.

— Послал, — кивнул майор. — Хотите чаю?

Он взял чайник и начал наливать черную жидкость в изящный пузатый стаканчик, вероятно, принесенный из богатого самаркандского дома. Рука майора дрожала, и несколько капель упали на карту.

— Казака… Фрола… сожгли живьем, — сказал Скопин. — Нам грозили отрезать головы.

Штемпель поставил чайник и спокойно посмотрел на Ивана Федоровича, ожидая продолжения.

— Вы… — Скопин замолчал.

Молчал и Штемпель.

— Да, — сказал он наконец. — Но важен результат. Ваша жертва оказалась не напрасной. Наши люди спасены. И в этом есть ваша заслуга. Вы и Мирон будете представлены к награде.

Скопин вздохнул.

— Понятно, — произнес он горько. — Цель оправдывает средства.

— Я очень устал, — сказал вдруг Штемпель. — Вы не могли бы покинуть меня? Хочется спать. Я мечтаю о настоящей кровати с простынями и подушками. И чтобы было открыто окно, а за ним — дождь и мокрые листья рябины… или березы.

Он закрыл глаза и снова привалился к стене.

Скопин встал. Он посмотрел сверху вниз на маленького майора, потом повернулся к нему спиной и медленно пошел прочь.

Леонид Андреевич проснулся в третьем часу ночи, зажег лампу, осмотрел себя в зеркале. Ноющая рука была перевязана хорошо, и крови на повязке не было. Полицейский врач, даром что был патологоанатомом, зашил его хорошо. Сбежин открыл здоровой рукой гардероб и выбрал черный сюртук. Подержал его в руке, но потом бросил на кровать. В коридоре он медленно прошелся вдоль стены, увешанной оружием, и наконец снял с крючков тонкую мизерикордию — рыцарский кинжал без лезвия, для добивания противника через щели забрала. Название переводилось с латинского как «милосердие». Правда, профаны не знали, что таким кинжалом рыцари добивали только тех врагов, за которых нельзя было получить выкупа. В любом случае, оружие это было сейчас очень к месту. Это действительно будет акт милосердия, тем более что жертва никак не могла выкупить себя. Нечем!

Сбежин прошел в дальний конец коридора, где была дверь в кладовку. Ключ он нарочно оставил в скважине — запертая дверь вызывает подозрение. А так…

Он открыл дверь, зажег газовый рожок справа от входа и направился к большой куче, прикрытой рогожей. Сдернув рогожу, он разбросал по сторонам старые шляпные коробки и пачки газет, под которыми скрючившись лежала его горничная со связанными руками и ногами. Рот ее был заткнут кляпом. Девушка была без сознания.

— Луша! Лушенька! — позвал Леонид Андреевич ласково. — Просыпайся, кисонька моя.

Не получив ответа, он сильно ударил ее ногой в грудь. Девушка застонала, забилась и дернулась, чтобы отползти от мучителя. На том месте, где она лежала, осталось мокрое пятно. Сбежин понюхал воздух.

— Ну что это! — возмущенно сказал он. — Ты что, не могла сдержаться? Кто тут будет теперь мыть? Я?

Он снова ударил ее ногой, потом еще раз, потом остановился и склонил голову набок. Девушка мелко дрожала и мычала сквозь грязную тряпку, забившую ей рот.

— Нет-нет-нет, — сказал Сбежин. — Больше никаких оправданий. Меня это больше совершенно не интересует! Я взял тебя к себе. Я доверял тебе, маленькая сучка. Я разрешил тебе спать со мной. Я даже разрешил тебе надевать платья моей покойной супруги. Но!

Он снова с силой ударил девушку ногой — теперь в живот.

— Но я не разрешал тебе красть ее украшения. Потому что это — мои украшения. Тут все мое! Все! И ты — моя! Ты что, думала, я не замечу, что в жемчужном гарнитуре не хватает сережек? Ты с ума, что ли, сошла?

Он присел перед ней на корточки. Девушка старалась не смотреть на его лицо — она лихорадочно обшаривала безумными глазами пол и стены кладовки.

Сбежин приставил клинок мизерикордии к ее груди.

— Я увольняю тебя, мерзкая воровка, — сказал он.

Тщательно вымыв руки, Сбежин, наконец, надел сюртук, потом пальто и шляпу, обмотал шею шарфом и обул галоши. Взяв свой любимый индийский катар, он подвесил его в ножны на левой стороне груди под пальто и осмотрелся.