Николай Леонов - Сын банкира

Гуров был от него уже метрах в десяти-двенадцати и через кусты хорошо видел голову и плечи бандита. Он вскинул пистолет, но в это мгновение со стороны Стаса донесся хруст сухой ветки. Упырь мгновенно присел, приставив пистолет к голове своего пленника. Теперь Гуров его почти не видел.

– Кто там? – хрипло спросил бандит.

– Р-р-р-гав-гав!.. – донеслось из кустов.

– Развелось вас тут, тварей! – просипел Упырь, поднимаясь. В это же мгновение грянул выстрел, что-то горячее ударило его в правое плечо, отчего рука мгновенно стала как не своя и пистолет тут же выпал из безвольно разжавшейся кисти.

Вслед за первым грянул еще один выстрел, поразив левую руку.

– Витя, быстро ко мне! – крикнул Лев, одним прыжком очутившись в нескольких шагах от бандита и его пленника.

Мальчик, словно ожидавший, что его позовут, опрометью ринулся к Гурову.

– А-а-а!!! Сучары! Волчары позорные! – истерически взвыл Упырь.

Яростно брыкнув ногой вслед убежавшему заложнику, он затравленно заозирался, кривясь от боли. Его глаза, казалось, и впрямь засветились кроваво-красным светом, как у настоящего вурдалака, из перекошенного от бессильной ярости рта на подбородок потекла пена.

– Слушай, хватит дергаться и истерики закатывать, – спокойным шагом направляясь к нему, предложил Крячко. – Взяли тебя с поличным, так что на нарах еще поваляешься. Ну что, придется вызывать «Скорую»?..

– Да, видимо, придется, – согласился Гуров, аккуратно снимая с лица Вити широкую ленту пластыря.

Станислав достал телефон, но в этот момент пронзительно, по-кабаньи, взревев, Упырь ринулся к лежащему на земле сухому дереву, один из сучьев которого торчал острым кинжалом. Бандит со всего размаху обрушился на сук левой стороной груди, издав хлюпающий, хриплый выдох. Гуров, в последнее мгновение поняв, что сейчас произойдет, успел закрыть глаза мальчика своей ладонью. Тот был еще слишком мал, чтобы видеть это, даже для взрослого шокирующее зрелище. А Упырь, несколько раз дернувшись, безвольно повис на суку и затих.

– Смотри-ка, он даже своей смертью подтвердил справедливость клички, которую ему дали, – удивленно отметил Стас. – Упырей-то в сказках как убивают? Осиновым колом в сердце. Ну, а этот сам себе кол подыскал. Пошли, глядеть на него противно.

Солнце еще только начало подниматься над горизонтом, когда машина Гурова подрулила к подъезду дома, где жила семья Лещевых. Накинув на плечи одетого в грязную рубашку и такие же грязные штаны мальчика свою камуфляжную куртку – ранний утренний ветерок нес знобкую свежесть, – Лев повел его к дому. На его звонок в дверь почти сразу же в прихожей послышались торопливые шаги, и… Дальше все смешалось в общем восторге, радостных слезах, объятиях, ахах и охах соседей, сбежавшихся со всего подъезда. С трудом отказавшись от настойчивого приглашения зайти «на чаек», Гуров отбыл в управление.

Войдя в кабинет Орлова, он увидел все еще находящуюся там чету Кульковых. При его появлении супруги разом вскочили на ноги и повернулись в его сторону с безмолвным вопросом, написанным на лицах.

– Мальчик жив, здоров, сейчас он в безопасности, – рухнув в кресло, известил Гуров. – Только что я передал его нынешним родителям.

– Ка… Как вы могли так поступить?!! – Кулькофф говорил, тяжело дыша, словно ему не хватало воздуха. – Ведь это же наш сын! Вы понимаете – наш!!!

Светлана молча закрыла лицо руками, из-под ее пальцев закапали безмолвные слезы.

– Лев, как прикажешь это понимать? – строго поинтересовался Орлов. – Почему сразу не позвонил, как только завершилась операция, почему, в самом деле, единолично решил судьбу мальчика?

– Отвечу. – Гуров встал с кресла. – Только давайте без эмоций, и прошу не перебивать. Мы вообще-то сегодня кого спасали? Ребенка, которому еще только двенадцать. Но за эти дни он испытал такой стресс, что и иному взрослому перенести не под силу. Мальчику сейчас требуется только одно – поскорее вернуться в привычную обстановку. А это тот дом, в котором он вырос. Да, рано или поздно решать проблему родительских прав придется, и Лещевы это понимают. Но не сегодня же! Вы себе можете представить состояние Вити, если бы я вдруг привез его сюда и объявил ему, что вот это и есть его законные мама и папа, а те, кого он до этого считал своими родителями, кого он любит и хочет видеть, – ему вообще никто? Вы что, думаете, что я жестокий, равнодушный, черствый человек? Я вам сочувствую, но в данном случае я исходил из интересов ребенка. Дайте ему прийти в себя!