Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Ты чего ко мне рвался? — вспомнил Смирнов про первый казаряновский визит.

— Да дело было.

— А сейчас нет?

— И сейчас есть, но подождет.

— Не подождет. Давай выкладывай.

Смирнов отодвинул стакан и не спеша, с удовольствием закурил.

— Я прав оказался, Саня, — заговорил Казарян, прихлебывая чай. — Огольцы задействованы на всю катушку. Кто-то через них искал Васина. По цепочке. На прямой связи, видимо, Геннадий Иванюк. Но и у него нет непосредственного контакта. Вероятнее всего — точно обусловленные по месту и времени связные. Мне люди нужны, Саня. Поводить вышеупомянутого Геннадия Иванюка.

— Где я их тебе найду? Все на прочесывании. Мне и вас-то оставили под слезные мои причитания.

— А что делать будем?

— Плакать, — разозлился вдруг Смирнов. — Думай! Мне за всех вас, что ли, думать?

— Конечно, непосильная для тебя задача, — охотно согласился Казарян.

— Смотри у меня, Рома, язык в момент укорочу.

— Это каким же макаром?

— В отделение Крылова переведу.

Команда Крылова занималась карманниками. Работа хлопотная, на ногах, почти всегда безрезультатная и оттого крепко неблагодарная.

— Произвол — главный аргумент начальства, — попытался продолжить сопротивление Роман, но Смирнов внимания на это не обратил и спросил по делу:

— Кто у них за Ивана проходил? Жорка Столб?

— Вроде бы он.

— Почему «вроде»?

— Вон Сережа во мне сомнения разбудил. Сережа, скажи.

Тихий Ларионов был известен своей неукротимой въедливостью. За это и ценили. Он поставил стакан на сейф, поднялся:

— В деле странный диссонанс…

— Ты не в консерватории, Сережа, — вкрадчиво заметил Казарян. — Ты попроще нам изложи, по-нашему, по-милицейски.

— Саня, почему он меня перебивает? — невозмутимо пожаловался Ларионов.

Смирнов взглядом осадил Казаряна и кратко предложил:

— Продолжай, Сережа.

— В деле странный диссонанс, — упрямо настоял на своем Ларионов и разъяснил: — Замысел — одно, исполнение — другое, а завершение совсем уж третье.

— Объясни конкретнее, — попросил Смирнов.

— Задумана вся эта операция весьма остроумно, я бы даже сказал — изящно. Исполнена же несколько грубовато — ну зачем было вохровца темнить; доски, по которым контейнеры катили, оставлены, следы от машины не уничтожены. Ну а уж Колхозник со шкурками на рынке — совсем никуда.

— Выводы? — Смирнов входил в азарт.

— Два последних этапа — это, безусловно, Жорка Столб. Задумал же всю операцию явно не он. И никто из тех, кто по этому делу проходил. Интеллектуальный уровень преступной группы оставляет желать много лучшего.

— А что, Ромка, в Сережиных теориях что-то есть! — Смирнов тоже встал, малость побегал по комнате, подошел к окну, глянул на «Эрмитаж». Там уже горели огни, хотя было еще светло. — Все руки не доходят с делом как следует познакомиться. Я же тебя просил, Роман, дать мне его!

— Я тебе дал, и ты его спрятал в свой сейф, — бесстрастно напомнил Роман.

А, черт, совсем забыл! — Смирнов кинулся к сейфу, зазвенел ключами, но в это время раздался другой звон — телефонный.

— Майор Смирнов у телефона, — раздраженно представился он трубке, но через паузу раздраженную интонацию сменил на деловую. — Через три минуты буду.

— Сам? — поинтересовался Роман. Смирнов кивнул.

— Дождитесь меня. Я постараюсь быстрее отвертеться.

Иван Васильевич стоял у окна и тоже смотрел на огни «Эрмитажа». На воле уже сильно посерело, и огни стали ярче.

— Проходи, садись, гостем будешь.

— Зачем вызывали, Иван Васильевич?

— Господи, сколько же крови могут пролить убогие и осатаневшие недоумки! — выдохнул Сам, а Смирнов встрял:

— Что надо сделать, чтоб они ее не пролили?

— Перебиваешь начальство, Смирнов, грубишь.

— В облаву, Иван Васильевич?

— Ох, и сообразительный ты, Смирнов! В облаву, в облаву! В Соломенной сторожке.

— Когда?

— Через два часа. Ты там со своими ребятами помоги.

— Слушаюсь. — Смирнов встал.

— И не обижайся. Нет у меня людей, нет.

…Александр заглянул в свой кабинет. Казарян и Ларионов увлеченно играли в тюремное очко.

— Облава, бойцы! — оповестил их Смирнов. — По коням!

Потеплело, потеплело, наконец. Черная земля Страстного бульвара пронзительно пахла землей. Большие деревья было по-прежнему безлистны, но уже не мертвы. Их серые ветви серели по-весеннему. Они ждали настоящей жизни. И воздух стал другим. В нем любой звук несся далеко-далеко. Слышно было, как дребезжал трамвай на Трубной. Светились родным абажурным светом окна. Те, что в левой стороне Пушкинской площади. Призывно мерцал интимным мягким пламенем ресторанный зал ВТО. Еще непривычно стоял Пушкин — лицом к Тверскому бульвару. На той стороне сияла огнями дежурная аптека и энергично функционировал пивной бар (с сорок девятого года — зал) номер три.