Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

На третьем курсе юрфака он малость приутих. Сдал наконец хвосты, обаял преподавателей и без труда закончил курс наук. К удивлению всех разномастных знакомцев, он пошел работать в МУР, под начало к Александру Смирнову, с которым сдружился на государственных экзаменах. С течением времени его самодовольная уверенность, что он досконально знает Москву, рассеялась, как дым. Москва была слоеным пирогом, и слои эти невозможно было пересчитать. Люди, общаясь в своем горизонтальном слое, наивно полагали, что они осведомлены о московской жизни в достаточной степени. Но в достаточной степени они были осведомлены только о жизни своего слоя. Проникший до МУРа в десяток слоев, Казарян нацелился теперь идти в глубь их, по вертикали. Он любил Москву, он хотел ее знать.

Васин до ареста жил в Тишинском переулке, недалеко от Белорусского вокзала. Роковое это соседство — рынок и вокзал — в годы войны, в скудные послевоенные годы своей готовностью достать и продать все рождало в слабых душах алчность, страсть к скорой наживе: обманом купить подешевле, просто выманить, взять незаметно, украсть.

Васин жил в одном из домов, построенных в конце двадцатых годов в стиле нищенского конструктивизма. Захламленный двор, занюханный подъезд, зашарпанная лестница.

На третьем этаже, оглядевшись, Роман обнаружил квартиру номер двадцать три. Следуя указаниям, изложенным на грязной картонке, дважды позвонил. Дверь открыл маленький корявый мужичонка в ватнике и ушанке. Оценив экипировку хозяина, Казарян вежливо осведомился:

— А что, в квартире очень холодно?

— Нет, — удивился мужичонка.

— Гора с плеч. Тогда зовите в гости, Васин.

— А я уходить собрался, — негостеприимно возразил тот.

— Поход ваш придется отложить. Я из МУРа. Оперуполномоченный Казарян. Вот мое удостоверение. — Роман был жесток, точен, сугубо официален. Пугал для начала. С щелчком захлопнул удостоверение, предложил безапелляционно: — Пойдемте в ваши апартаменты.

В убого обставленной комнате Роман снял кепку, сел без приглашения на продавленный диван. Васин обреченно стащил с головы ушанку и примостился на венском стуле.

— Давно в Москву прибыли? — задал первый вопрос Казарян.

— Вчерась.

— Что ж так задержались?

— Попробуй на поезд сесть. Уголовниками все было забито.

Такого Роман пропустить не мог. Спросил насмешливо:

— А вы не уголовник?

— Я дурак.

Непрост, непрост был корявый мужичок Васин.

— Ну, вам виднее. С однодельцами еще не встречались?

— А зачем?

— По старой, так сказать, дружбе. По общности интересов. По желанию получить часть того, что находится в пяти ненайденных контейнерах. Нами не найденных.

— Глаза бы мои до самой смерти их всех не видели.

— До вашей смерти или их?

— До моей, до моей! — закричал Васин.

— Перековались, стало быть, на далеком Севере. Что ж, похвально. Тогда как на духу, а они вами не интересовались?

Васин расстегнул телогрейку, потер ладонями портки на коленях, вздохнул. Решался — говорить или не говорить. Решился сказать:

— Нинка моя говорила, что дня четыре как тому Виталька забегал, справлялся, не приехал ли я.

— Виталька — это Виталий Горохов, который вместе с вами проходил по делу?

— Он самый.

— Еще что можете мне сообщить?

— Все сказал, больше нечего. Мне бы, товарищ Казарян, от всего бы от этого отряхнуться поскорей, как от пьяного сна…

Ишь ты, и фамилию запомнил. Не прост, не прост досрочно освобожденный по амнистии Васин Сергей Иосифович. Роман встал, сказал брезгливо:

— Товарища на первый раз я вам прощаю. А вот собак тех, отравленных вами, не прощу никогда. До свидания, Васин, до скорого свидания, при котором вы расскажете все, что к тому времени будете знать о своих однодельцах. Я понятно излагаю?

— Так точно. — Васин вскочил, вытянул руки по швам. В лагере приучили.

От Тишинского до Первой Брестской ходьбы — пять минут. Жорка Столб набирал свою команду, не мудрствуя лукаво, как говорится в казенных бумагах, — по районному принципу.

Резиденция Виталия Горохова (пока еще по прозвищу Стручок) находилась во флигеле, в глубине старинного московского двора.

Уже на подходе к неказистому этому одноэтажному строению Казарян услышал, что там глухо и немузыкально поют:

Дверь квартиры выходила прямо во двор. Звонка не было. Казарян кулаком, тяжело, чтобы услышали, забарабанил в филенку. Открыла улыбающаяся, сильно наштукатуренная баба, открыла, видно, с надеждой увидеть желанного гостя. А увидела Казаряна.