Фридрих Незнанский - Семейное дело

Для этого в первую очередь надлежало допросить штаб УВД, то есть офицеров, близких по службе к генералу Бирюкову. Этим и занялись, не откладывая в долгий ящик. Допрашивали врозь и всех вместе. Через час допроса в комнате стало синё от сигаретного дыма, а к середине дня воздух приобрел такую плотность, что глаза невольно искали тот самый инструмент, который в поговорке употребляется для проверки плотности атмосферы — топор. Иван Козлов принципиально не курил: увиденная на вскрытии картина легких курильщика, затянутых черной сеткой, навсегда отвратила его от этого пагубного занятия. Сумароков не имел привычки курить и благодарил только насморк, который не успел кончиться и хоть как-то хранил его нос от покушений никотина. Зато другая привычка оставалась при Сумарокове в любых обстоятельствах, и, выслушивая офицеров-транспортников, он успел исстрочить своим мелким почерком скрупулезного бюрократа не один лист формата А4 — и с одной, и с другой стороны.

«Тоже мне Лев Толстой», — с оттенком неприязни подумал Иван. Почерка Толстого он никогда не видел, но пребывал в полной уверенности, что граф, до которого мужика-то в русской литературе и не было, писал мелко: проживая в Ясной Поляне, вдали от петербургских магазинов канцпринадлежностей, следовало экономить бумагу, чтобы ее хватило на всю эпопею «Война и мир»! Вопреки неприязни в Иване нарастало желание посмотреть, чего там Сумароков все пишет и пишет. Что до Ивана, недостатки его памяти подстраховывал диктофон.

Сумароков чувствовал себя в своей стихии: кропотливая, нудная работа его, в отличие от некоторых горячих и не в меру романтических личностей, не раздражала. Уж кому, как не ему, было ведомо, что схватки, погони, перестрелки — все это лишь внешняя сторона вот такой повседневной работы… Точнее, даже не так: все это — следствие недоработки, издержки производства. Где-то кто-то недодумал, недотянул — другим служакам пришлось палить из «макарова» или ТТ. А чтобы все тщательно продумать, надо все тщательно отразить на бумаге. Виталий Ильич свято верил в то, что сложные движения правой руки проясняют мозг. Можно печатать, не думая (профессиональная болезнь машинисток, не утруждающих себя умственными процессами), но писать, не думая, нельзя. И в этом великая дисциплинирующая сила каллиграфии.

Во всяком случае, мозг Сумарокова прояснился более, чем можно было ожидать от мозга страдающего насморком человека в прокуренной атмосфере. Дела, которые незадолго до убийства причиняли генерал-майору Бирюкову головную боль, можно было разбить на две группы.

Первая — все факты, относящиеся к разбирательству с мафией нищих. До Бирюкова милицейскому начальству метрополитена оставалось лишь, разводя руками, вздыхать, глядя на безногих в защитной форме и на женщин, пытающихся разжалобить пассажиров младенцами, которые всегда подозрительно безгласны и подозрительно много спят. Борис Валентинович решил положить этому безобразию предел. Папочка, в которой содержалось его досье на асов вымогательства, росла и росла. И когда она достигла весьма солидных размеров, произошел эпизод, который долго не забудут в штабе УВД.

В то достопамятное утро здесь буквально соткалась из воздуха девушка, тихо, но настойчиво твердя, что ей нужно срочно встретиться с генерал-майором Бирюковым по срочному делу… Свидетели, видевшие ее, сказали «девушка» — и как иначе прикажете назвать человека в длиннополом пальто, из-под которого торчит юбка, и с белым платком на голове? Однако те, кто бдительно заглянул под платок, напоминающий медицинскую повязку, были ошеломлены тем, что над верхней губой существа, по всем прочим признакам, женского пола вились жидкие, но несомненные усики. Такого же характера черная поросль покрывала нездорово-бледную кожу подбородка. Потом указывали, что эту усатую очаровательницу замечали на станции метро «Преображенская площадь», где она стояла с раскрытой холщовой сумкой и с табличкой на груди: «Подайте на гормональную операцию».

О чем они беседовали, никто не слышал: жертва гормональных неполадок потребовала, судя по всему, конфиденциальности. Однако лейтенант Митяев совершенно отчетливо услыхал, как нищенка в дверях бирюковского кабинета обернулась и напомнила:

— Так вы, пожалуйста, не забывайте: две недели осталось.

Случилось это в точности за пятнадцать дней до того, как штаб УВД был потрясен известием о смерти генерал-майора Бирюкова…