Фридрих Незнанский - Семейное дело

Москва влекла Галю Романову. И пускай та символическая могучая Москва, которую в первый день приезда так мечтала покорить честолюбивая уроженка Ростова-на-Дону, оставалась пока недоступной, Гале хватало и этой, доступной Москвы, по которой можно было просто гулять.

Дорога на полупустом (час пик давно прошел) автобусе давно перестала восприниматься как приключение и превратилась в обычный необходимый отрезок любого пути. Кажется, пройдет еще немного времени — и Галя станет ею наслаждаться. Насладиться не удалось — дороги были свободны, доехали быстро. В метро девушка зрительно сливалась с остальными пассажирами: поди установи, где она живет, в центре или на окраине! Зато по выходе из станции метро «Цветной бульвар» Галя ощутила себя стопроцентной москвичкой. Сейчас ей не нужно было спешить, прилагать титанические усилия, пробивать себе место под солнцем. Расслабленно, с прохладцей, словно проживание в Москве со всеми удобствами было подарено ей с самого рождения, Галя шла — попросту шла по весеннему асфальту, на котором ясное, почти летнее тепло высушило лужи. Шла куда глаза глядят, куда ноги несут. Предложи ей сейчас какой-нибудь волшебник или начальник возглавить 1-й отдел Департамента уголовного розыска с окладом в тысячу долларов, а в придачу еще и правительственную награду — она, скорей всего, не отказалась бы, но и не запрыгала бы от восторга. Галина температура счастья стояла на таком устойчивом ровном градусе, что повышать ее было бы неразумно. Галя всей поверхностью кожи чувствовала, что ей хорошо — и точка.

Вот так — пассивно, бездумно, блаженно — она переместилась от Цветного бульвара к Трубной площади и углубилась в вязь переулков, разбросанных между Трубной и Кузнецким Мостом. Здесь, вблизи от лощеного центра, сохранялась в неприкосновенности, дышала сырым подвальным духом Москва, не тронутая цивилизацией и рекламой. Здесь то и дело приковывали взгляд своим мрачновато-живописным обликом старинные дома с разрушенными перекрытиями, от которых осталась одна коробка, и непонятно было, вставят им новые внутренности или снесут совсем, освобождая место для новоделов. Здесь настежь разверзались лишенные домофонов подъезды, в стены которых, окрашенные когда-то зеленой, но почернелой от времени краской, намертво въелся чад супов на коммунальной плите. Здесь в гигантских чугунных баках, издали похожих на постаменты снесенных памятников, сохранялся мусор прошлого, если не позапрошлого, века. Дворы повсеместно отличались поразительным даже для общей заброшенности безлюдием, но если и попадались люди, то такие, что вызывали удивление: неужели не где-то в глухой провинции, а в респектабельном районе Москвы способны еще водиться подобные персонажи советских комедий, которых годы и неопрятность превратили в персонажей фильмов ужасов? Местные обитатели коротко, но пронзительно взглядывали на Галю — кто из-под надвинутого на глаза цветастого ситцевого платка, кто из-под меховой полярной шапки, — заставив ее, в конце концов, забеспокоиться. Сама-то она не местная, пора, пожалуй, сваливать отсюда… Но куда идти? Совсем, кажется, вблизи шумела многолюдная, полная машин магистраль; отголоски ее напоминали гул моря. Но куда бы Галя ни двинулась, гул этот не удалялся и не становился слышней, точно она оставалась на одном месте. Замечательное праздничное настроение иссякло. Ускорив шаг, Галя сворачивала в новые и новые подворотни, однако ей как-то все время попадались тупиковые дворы. Свернув в очередной двор-колодец, обрамленный домом, построенным буквой «П», Галя сделала несколько шагов и остановилась. Она не верила собственным глазам. Ей померещилось, что она вышла в иное пространство, где может свершиться все, что угодно. Даже самое странное, не поддающееся логике…

Дом был нежилой. Совершенно явно — нежилой и разрушающийся. Покрытый проплешинами фасад, надтреснутый стеклянный стакан наружного лифта (сам лифт, насколько удавалось разглядеть, расслабленно замер между вторым и третьим этажами), подступы к подъездам завалены досками, кирпичами, осыпавшейся штукатуркой. Однако в центре двора асфальт был свободен от наслоений. И там — именно там, среди всей этой неустроенности — двигалось человеческое существо… девочка. Лет десяти. Толстенькая, светленькая, в клетчатом плиссированном платьице, расстегнутой белой куртке с какой-то вышитой эмблемой слева на груди и красных колготках с модным рисунком. Очень ухоженная девочка — слишком ухоженная по сравнению с окружающим свинством. Как она сюда попала? Что она здесь делает?