Жорж Сименон - Мегрэ и порядочные люди

— С самого утра меня донимают журналисты, и многие, пользуясь тем, что я отхожу от двери, прорываются наверх. В конце концов муж позвонил в комиссариат и сюда прислали полицейского.

Ребенок спал в плетеной колыбельке, украшенной занавеской с желтыми оборками.

— Есть что-нибудь новое? — спросила она.

Мегрэ отрицательно покачал головой.

— Надеюсь, вы можете подтвердить то, что нам сообщили, не так ли? — спросил комиссар, также понизив голос. — Никто не выходил из дома вчера вечером после доктора Фабра?

— Никто, господин комиссар. Я только что говорила это одному из ваших людей, такому толстому, с красным лицом, кажется, инспектору Торрансу. Он больше часа ходил по дому, расспрашивал жильцов. Но сейчас их еще не много, половины нет... Некоторые не возвратились из отпуска. Тюплеры в Соединенных Штатах.

— Давно вы здесь работаете?

— Шесть лет. Я заняла место одной из моих теток, а она проработала в этом доме сорок лет.

— У Жосленов часто бывали гости?

— По правде говоря, нет. Они люди спокойные, обходительные, вели размеренную жизнь. Время от времени к ним приходили на обед доктор Ларю с женой. И Жослены тоже иногда обедали у них.

Так же, как чета Мегрэ и Пардонов. Комиссар подумал даже, что, наверное, Жослены и Ларю тоже обедали по определенным дням.

— Утром, пока мадам Маню занималась хозяйством, месье Жослен около девяти часов выходил на прогулку. Каждый раз — минута в минуту. По нему можно было проверять часы. Он заходил ко мне, говорил несколько слов, обычно о погоде, брал свою почту и, взглянув на конверты, клал их в карман, потом медленно направлялся к Люксембургскому саду. Он всегда шел спокойным, размеренным шагом.

— Он получал большую почту?

— Пожалуй, нет. Позже, около десяти, пока месье Жослен еще был на прогулке, спускалась его жена, как всегда одетая с иголочки, даже если шла за покупками. Я ни разу не видела ее без шляпы.

— В котором часу возвращался муж?

— В зависимости от погоды. Если погода была хорошая, он гулял до половины двенадцатого, а то и до двенадцати. Ну а если шел дождь, то приходил раньше, но все равно гулял обязательно.

— А днем?

Она закупорила рожки и поставила их в холодильник.

— Случалось, что днем они выходили вместе, но не больше одного-двух раз в неделю. Мадам Фабр их часто навещала. До рождения второго ребенка она иногда приводила с собой старшего.

— У них с матерью хорошие отношения?

— Мне кажется, хорошие. Они вместе ходили в театр, как вчера.

— В последнее время вы не замечали среди почты месье Жослена конвертов с незнакомым для вас почерком?

— Нет.

— Никто, например, не спрашивал у вас, дома ли месье Жослен, когда он был один в квартире?

— Нет. Я думала об этом ночью, предполагая, что вы зададите мне подобные вопросы. Видите ли, господин комиссар, Жослены — это такие люди, о которых много не расскажешь.

— Они общаются с другими жильцами?

— Я не замечала. В Париже только в густонаселенных кварталах жильцы общаются между собой, а здесь каждый живет своей жизнью, даже не зная, кто его сосед по площадке.

— Мадам Фабр уже вернулась?

— Да, несколько минут назад.

— Благодарю вас.

Лифт остановился на площадке четвертого этажа, куда выходили двери, и перед каждой лежал широкий коврик с красной каймой. Комиссар позвонил в левую дверь и услышал тихие шаги. После некоторого колебания дверь немного приоткрылась и обозначилась узкая полоска света, поскольку цепочку не сняли.

— Кто там? — спросил нелюбезный голос.

— Комиссар Мегрэ.

Женщина лет пятидесяти, с грубоватыми чертами лица принялась недоверчиво разглядывать посетителя.

— Ну ладно! Я вам верю! Ведь сегодня здесь было столько журналистов...

Цепочку сняли, и Мегрэ попал в квартиру, где все уже обрело привычный вид — каждый предмет стоял на своем месте. В окна гостиной ярко светило солнце.

— Если вы хотите видеть мадам Жослен...

Здесь уже не осталось ни малейшего следа от ночного беспорядка. Тут же открылась дверь, и в комнату вошла Вероника в голубом костюме.

Выглядела она усталой, и Мегрэ уловил в ее взгляде какую-то нерешительность. Когда ее взгляд задерживался на каком-нибудь предмете или на лице посетителя, сразу было видно, что она ищет поддержки или ответа на свои вопросы.

— Вы ничего не нашли? — спросила она без надежды в голосе.

— Как себя чувствует мадам Жослен?

— Я только что вернулась. Ходила проведать детей и переодеться. Думаю, вам сказали об этом по телефону. Я не знаю. Я больше уже ничего не знаю. Мама спала, а когда проснулась, она по-прежнему молчала. Выпила чашечку кофе, а от еды отказалась. Я хотела, чтобы она еще полежала, но не смогла убедить, и она сейчас одевается.