Анатолий Степанов: Казнь по кругу

Он уже дрожал от вернувшегося нестерпимого желания. А она вдруг встала с кровати, подняла с пуфика легкий халатик, надела его, перепоясалась и сухо сообщила партнеру:

— Расхотелось.

Раскрыв окно, она вышла на террасу. Бор, красновато освещенный уже закатным солнцем, стал еще прекраснее. Она любовалась им. Он, поспешно натянув трусы и майку, выскочил вслед за ней.

— Как же так? Как же так? Как же так?

— А так, — сказала она, вернулась в спальню, из ящика туалетного столика вынула пять сотенных долларовых бумажек и протянула их ему, следовавшему за ней как бобик на поводке.

— Возьми. Пригодятся. И иди.

— Куда? — взяв бумажки, в полном раскардаше поинтересовался он.

— Куда хочешь.

Он схватил в охапку одежду и удалился, обреченно повторяя:

— Как же так? Как же так?

Она почувствовала, что ей хочется курить, и закурила. Тонкая струя дыма лениво-грациозно извивалась в лучах солнца.

В глазах все еще мелькали громадные многотонные трайлеры, лица водителей-дальнобойщиков, придорожные харчевни, милицейские и полицейские патрули, таможенные заставы и людишки. Разные. По поручению одной весьма солидной экспортной конторы Сырцов определял места утечек товара при транспортировке. Утечек вроде бы незначительных, но постоянных, а потому весьма и весьма разорительных.

Он определил их и поэтому вчера возвратился в Москву. Отчитался перед клиентом, выдал соответствующие рекомендации. С достоинством принял слова благодарности, сопровождавшие вручение чека на внушительную сумму, и вот он дома. В любимом своем обиталище. Вчера вечером даже и не выпил с возвращеньицем. Отскребся в ванне и спать.

Еще бы поспать, а вот проснулся. Он глядел на белоснежный потолок. Да, не шевелясь и ворочая только глазами, рассматривал сквозь распахнутую балконную дверь однотавровую балку мэрии и сахарный торт Белого дома. По дому соскучился, соскучился по Москве. Но мэрия и Совмин еще не Москва! Нарочито шлепая босыми ногами по керамической плитке, он, как был голяком, вышел на балкон.

Вот она, Москва. И переулочек кривоват, и домишки разномастны, и человечки ненужно суетливы, а вот она Москва, без которой скучно жить. Захотелось на улицы, и Сырцов заторопился под душ.

С влажной причесанной головой торжественно завтракал на кухне, тихо гордясь ухоженным уютом и сознательно созданной целесообразностью любимого жилища, удобного для его натуры и образа жизни.

Пил не вздрючивающий нервишки кофе, а обстоятельно гонял чаи, поднимающие общий тонус. После третьей чашки, когда понял, что тонус поднял, поднялся и сам. Глянул на часы. Половина одиннадцатого. Чудесный бездельный день впереди. День бесцельных прогулок, день зеваки, день лентяя, день остолопа с пустой башкой, день прогульщика. Его день Москвы.

Еще раз вышел на балкон. Какая погодка? Безветренная теплынь. Натянул светло-зеленую хлопчатую фуфаечку о четырех сверху расстегнутых пуговицах (чтобы шея и грудь были на воле), влез в отглаженные портки-тропикал, воткнул ноги в бежевые легчайшие мокасины и стал перед зеркалом, не без удовольствия разглядывая свои сто восемьдесят семь и девяносто два без жировых отложений. В хорошей форме был.

И зазвонил телефон. Раньше бы ему уйти! Раньше. До этого звонка. А Сырцов снял трубку.

— Слава Богу, дома! — обрадовался в трубке знакомый баритон.

— Виктор, что ли? — догадался Сырцов. Профессия обязывала узнавать.

— Догадался, сыщик. Значит, в форме, — как бы про себя отметил Виктор. Виктор Кузьминский — довольно известный сценарист и прозаик, с которым Сырцова через учителя, Александра Ивановича Смирнова, Деда, связывало давнее приятельство.

— В форме, в форме, — подтвердил Сырцов. — И поэтому сразу предупреждаю: в глухой завязке.

— Ну и черт с тобой! — решил Кузьминский. — Я к тебе по делу. Хотя, если без пижонства, одно другому не мешает.

— Ты лучше о деле, — посоветовал Сырцов. — Но если это дело — работа, хрен ты меня заполучишь. Отдыхаю.

— Не знаю, Жора, ничего не знаю. Но, во всяком случае, очень прошу быть сегодня у меня к часу дня. И будь добр, не опаздывай.

— Бабы, что ли?

— Не бабы, Жора.

— Ничего не понимаю. Объясни.

— Не по телефону. Жду, да? Я буду ждать!

— Только очень жди! — разозлился Сырцов и размахнулся, чтобы шмякнуть трубку. Но вовремя остановился, разумно пожалев роскошный «Панасоник».

Время погулять еще имелось. Но ограниченное время — это не время, это кусок времени, своей точной определенностью мешающий его бесцельно и бессмысленно транжирить. Никакого кайфа то есть.