Валентин Иванов - Желтый металл

– Наш отец всегда имел жестокий характер, – рассказывала Дарья. – Было еще, забежала я голодная съесть хоть супа тарелочку. Акулина Гурьевна, добрая душа, налила мне на кухне; отец выходит: «Ты что тут? По делу людей жду, а тут шляются!» Выплеснул суп из моей тарелки прямо на пол, а меня погнал в тычки.

Гадкий старикашка Москвичев, зимороевский прихлебатель, счел своего покровителя «засыпавшимся навсегда» и, не сознавая гнусности своей роли, безыскусственно рисовал быт Петра Алексеевича.

Подобные показания набирались: старик был в своем роде человек заметный.

Сам он оставался верен себе. Уличили – он прекратил запирательство и, взвесив возможности, взвесив меру ожидающего его наказания, признавал не только факты, но и свое главенство. По его выражению, он «не обижался» на сына Николая.

– Верно говорит он. Мы его всегда держали в тугой узде, во всем по своей воле, и смотрел он из наших рук.

Что было в этом – гордость или желание помочь сыну? Нестеров был уверен, что только гордость.

Михаил Трузенгельд начал, как все, с абсолютного запирательства. Он отрицал не только скупку золота, но и знакомство с Зимороевыми: он и на улице, где они жили, никогда не бывал!

Стоило посмотреть, как Петр Алексеевич Зимороев, важно расправляя бороду короткопалыми пятернями, разглагольствовал на очной ставке:

– Мы, как люди старинные, многоиспытанные в долгой жизни, сочли, за благо признаться для упрощения последующего нам. А также и для смягчения возможной нам участи. А тебе, Миша, человеку молодому, сам бог велит следовать нашему примеру.

– Да что уж, Миша, вылезло все на свет, как тесто из квашни, – уговаривал Николай Зимороев, приводя известные факты.

– Уберите, этих людей! Я не могу смотреть на них. Это какие-то сумасшедшие, я их не знаю, – шипел Михаил Трузенгельд.

Не сдержав ярость, он однажды брякнул Николаю Зимороеву, с которым столкнулся под конвоем в коридоре тюрьмы:

– За то, что ты прешь на меня, я затяну следствие на пять лет, заморю тебя в предварилке!

Каждому нужно какое-то время на осознание своего нового положения. Михаилу Трузенгельду потребовалось ровно девять дней.

Для Фани и Левы Кацманов Бродкин был уличенным преступником. Сам вор или скупщик-организатор хищений, или перепродавец – квалификация не интересовала молодых людей. Щепотка золотого песка вызвала, подобно детонатору, взрыв. Горючий материал собрал сам дядюшка, считавший возможным излагать кое-какие взгляды при племянниках.

Несведущий человек зачастую досадует на медленность раскрытия преступления, на тягучесть следствия. Он не отдает себе отчета, что несоблюдение процедур сбора улик, двусмысленность и неопределенность доказательств поведут к анархии, к произволу в следственном и судебном процессе.

Юридически десять-двенадцать граммов золота-шлиха не могли еще служить уликой против Бродкина.

Во всех человеческих отношениях чрезвычайную роль играют личное убеждение, личное ощущение, оставленное общением. Логика, наблюдения, моральная оценка Бродкина, данная молодыми Кацманами, – все впечатляло ясностью, какой-то неоспоримостью.

Турканов думал, что в древности, на сборище судившего народа, подобные показания, взывая к совести массы, предрешали и суровый приговор и его немедленное исполнение.

Турканов поверил. Для него и его товарищей встречи с такими, как молодые Кацманы, – радость, отдых. Но формально для следствия мало, почти ничего: намек, нить, и только. Такую нить, однакоже, никогда не бросают. В конце концов правосудие торжествует – лишь не так быстро, как хочется постороннему человеку.

Теперь уже нет смысла рассказывать, какими методами сыска и следствия было намечено раскрыть темные дела котловского богача и предполагать, как скоро могло бы это произойти.

Михаил Трузенгельд назвал Бродкина, предупредив ход, намеченный Туркановым. Ход был заготовлен. Щепотка золота-шлиха, доставленная молодыми Кацманами, была исследована; лабораторный анализ говорил о восточносибирском происхождении золота.

Следствие получило и оружие, и улику, и нить, тянущуюся в Москву…

Обыск производился одновременно у Бродкина и у его тестя Брелихмана.

Почти двадцать четыре часа потребовалось для описи и оценки, с помощью понятых из Ювелирторга и Скупторга, ценных предметов и предметов роскоши, принадлежавших Бродкину.

Оборотный капитал Бродкина. Восемнадцать золотых и платиновых часов, массивный золотой портсигар, золотая разливательная ложка весом в триста пятьдесят граммов, шесть пар золотых столовых вилок и ложек, броши, кольца, браслеты, цепочки…