Аркадий Адамов: Дело «пестрых» (с иллюстрациями)

Ранней весной демобилизованный офицер комсомолец Сергей Коршунов возвращался домой из Германии.

За окном уже развертывались, сменяя друг друга, знакомые пейзажи Подмосковья.

Сколько раз в эти годы, суровые и грозные, Сергей, засыпая на своей, советской, а потом на чужой земле, представлял себе минуту возвращения в Москву, и какой далекой, порой даже несбыточной, казалась ему тогда эта встреча. И вот она настала, почти настала — поезд подходил к Москве!

Пошли пригородные станции. Около одной из них осторожно ползет по наезженной дороге закрытая машина с яркой надписью наискосок: «Гастроном».

— Смотрите, смотрите! — радостно кричит кто-то из пассажиров.

На высоких воротах вывеска: «Колхозный рынок». За окном проносятся пригородные электрички. Впереди, в голубой морозной дали возникают бесчисленные черточки заводских труб, и над ними клубятся черно-белые дымы.

Но вот колеса застучали на стрелках. Во все стороны разбежались пути. За деревянной оградой, между высокими серыми домами мелькнули красные вагончики трамвая.

Во всех вагонах прозвучал торжественный голос диктора: «Поезд приближается к столице нашей Родины — Москве!» Сергей почувствовал, как заколотилось сердце и вдруг пересохло во рту. Непослушными руками он стал натягивать шинель.

В пестрой и шумной толпе встречающих Сергей не сразу нашел своих. Он минуту стоял один, держа в руке чемодан, и оглядывался по сторонам.

Вдруг Сергей увидел мать. Худенькая, с выбившимися из-под шляпки седыми волосами, она пробиралась сквозь толпу под руку с высокой девушкой в ярко-красной модной шубке. Сзади виднелась черная шапка и круглое, розовое от мороза и волнения лицо отца.

— Мама! — закричал Сергей.

Первые дни дома опьянили Сергея восхитительным бездельем, любовной и трогательной теплотой. Мать готовила все самое вкусное, с детства любимое. Все его вещи несли на себе заботливое прикосновение ее рук. Казалось, что только час назад прибрал он свой письменный стол, возвратившись из школы, и как будто не было после этого голодных и холодных зим во фронтовой Москве, не было трех лет эвакуации в далеком уральском городке, не было и следующих, послевоенных лет, когда это место, где сейчас стоял его стол, было занято тяжелым кованым сундуком. Возвратившись из эвакуации, Павел Афанасьевич попытался было передвинуть его в переднюю, но сундук как будто прирос к полу, и на него махнули рукой. Теперь же, получив телеграмму Сергея, Павел Афанасьевич решил, что к возвращению сына стол непременно должен стоять на старом месте. Дождавшись ухода жены, он с новым ожесточением взялся за сундук. И так ему хотелось что-то немедленно совершить в ожидании сына, что неподъемного веса сундук подался. Долго пришлось повозиться Павлу Афанасьевичу, но зато, когда жена вернулась, он, сильно запыхавшийся и довольный, гордо сказал:

— Ставь, мать, Сережкин стол, место готово.

Мария Игнатьевна всплеснула руками и с укором сказала:

— Не жалеешь ты себя!

И вот теперь Сергей сидит за своим письменным столом, аккуратно застеленным новым листом цветной бумаги, и растроганно смотрит на знакомую стеклянную чернильницу, сейчас необычно чистую, протертую до полной прозрачности, на свою старую ручку с новым, блестящим пером и на старательно, но неумело отточенные карандаши в деревянном стакане. В ящике стола Сергей обнаружил свой аттестат об окончании школы. Он долго и бережно держал его в руках, проглядывал перечень предметов, вглядывался в подписи учителей, с трудом вспоминая их фамилии, и чуть заметно улыбался при мысли о далеком, беззаботном и веселом времени.

Первые дни Сергей выходил из дому, испытывая острую потребность скорее окунуться в полузабытую, кипучую московскую жизнь, выходил с таким волнением, как будто ему предстояла встреча с родным и любимым существом, в котором очень многое переменилось, много появилось нового, и все это надо быстрее увидеть и понять.

Почти каждый вечер он звонил Лене. Встреча с ней на вокзале получилась совсем не такой, как представлял себе Сергей. Он хотел обнять ее так же, как мать и отца. «Ведь невеста же», — говорил он себе. Вероятно, этого же ждали от него и окружающие. Но Лена смущенно протянула руку. Сергей пожал ее — и только. Те слова, с которыми он обращался к ней в письмах, оказалось, очень трудно произнести вслух. Да и первый разговор их, когда они остались в тот вечер вдвоем, получился странным.