Алексей Пронин - Время жестких мер

– Д-да здесь был… – Эти двое практически ничего не видели. Спотыкаясь, побрели прочь. Смолин пожал плечами, вошел в подъезд. В бараке пахло кошками и отходами человеческой жизнедеятельности. Древняя штукатурка отслаивалась от потолка, свисала клочьями, на стенах красовались замысловатые «фрески» от сырости. Дом возводился в сороковые годы – когда эвакуировали за Урал заводы, и нужно было срочно расселять рабочих.

Он с изумлением озирался. И в этом милом местечке проживает будущая владелица квартиры в центре за бешеные деньги? Ну что ж, ей пора переезжать… Он освоил длинный коридор, заглянул в почтовые ящики – у всех выломаны дверцы, и никакой корреспонденции. Ступил на аварийную лестницу, прислушался. Почему его охватило волнение?

В бараке было тихо – только за стеной прерывисто гудело. Самогонный аппарат, – решил Смолин. Он обнаружил на втором этаже аналогичный коридор и на цыпочках начал продвижение, боязливо поглядывая по сторонам.

На дверях сохранились таблички. Восемнадцатая квартира располагалась в конце коридора. Не дверь, а мечта омоновца. Он вытер ноги о сморщенный коврик, поискал звонок, занес руку, чтобы постучать. Еще раз прислушался, постучал.

Дверь открылась от удара костяшками пальцев.

Он подождал, стукнул еще раз. Щель расширилась. Показалась стена, оклеенная обоями в пошлых подсолнухах, огрызок зеркала, половицы с отслаивающейся краской.

Дальнейшие действия Смолина были нелогичны. Нормальный человек постучал бы громче, что-нибудь крикнул. Но Смолин погрузился в странное состояние. Он вошел в узкий коридор с огрызком зеркала. Мебели в прихожей не было, за исключением вешалки со старыми плащами.

В горле пересохло. Он уже не отдавал отчет своим поступкам. Шагнул за порог, отделяющий прихожую от квартиры.

И обнаружил в ветхом жилище странную женщину.

Она должна была заметить его. Но она не замечала. Он мог поклясться, несколько раз она обращала взор в его сторону – он проходил сквозь него, не задерживаясь. Смолин сместился за колченогий трельяж, стоял, как зачарованный. Щеки пылали. Он не мог ни уйти, ни окликнуть ее. Никогда не замечал за собой проблем с принятием решений. Женщина была относительно молода, чуть за тридцать. Хорошенькое личико, каштановые волосы, интересно рассыпанные по плечам… и совершенно пустые огромные глаза. Она блуждала по квартире – в простеньких трико, закатанных до колен, смешных меховых тапках, в застиранной майке. Он не мог понять, чем она занимается. Но зрелище завораживало. Стерла ладошкой пыль с окна, выходящего на чахлое тополиное хозяйство, забралась в кособокий «славянский» шкаф, извлекла со дна кусок простыни, тщательно вытерла руки. Потом приблизилась к древнему телефонному аппарату (в детстве у родителей Смолина был такой же), сняла трубку, повертела ее, аккуратно вернула на рычаг. Словно лунатик, побрела на кухню, «интерьер» которой хорошо просматривался из «засады». Шипела кастрюля на ржавой «Лысьве». Она отодвинула ее как-то судорожно, щелкнула переключателем. Раздалось невнятное бормотание – женщина умела разговаривать. Потом она пропала. Из крана полилась вода. Хлопнула дверца холодильника, женщина вышла, грызя морковку. У нее были белые и, похоже, здоровые зубы. Она включила телевизор – архаичный «Рекорд» на одноногой подставке. Последующие действия напоминали поиски затерявшегося пульта, что было полной ерундой. Она прощупала углы старого кресла, осмотрелась, пожала плечами, приподняла кипу желтых газет на этажерке. Телевизор все равно не показывал – он был отключен от антенны. По экрану бегала рябь. Она вздохнула и выдернула вилку из розетки. Вновь отправилась на кухню, чуть не задев Смолина. Он затаил дыхание. Что он тут делает? Эта женщина не Талысина Татьяна Григорьевна. У нее серьезные проблемы с головой, у Талысиной их быть не должно. В противном случае мамаша Гангреева раструбила бы об этом на все рублевое пространство. Умалишенному трудно вступить в права наследования – требуется опекун, а уж такой удачи Гангреева бы не упустила.

Приступы помутнения чередовались просветами. Она высыпала из флакончика несколько капсул, проглотила их. Движения стали увереннее, лицо осмысленнее. Но ей не везло в этот день. Хлопнула дверца, женщина вскрикнула, прищемив палец. Потекла вода, она сунула под нее палец, чтобы остудить… опять закричала. Смолин выскользнул из укрытия, на цыпочках добрался до проема. Неприятности по двое не ходили: она стояла к нему вполоборота, высасывала кровь из пальца. Пора, решил он. Попятился и вдруг заметил, что женщина напряглась. Резко повернулась, устремив на него осмысленный взор…