Карло Вилла - Смерть и корысть

— Надо всем этим словно витает воля Всевышнего…

— Такое предположение опасно. Из него вытекает, будто что-то может совершаться помимо этой воли. Нет, не может. Просто в других случаях воля эта выражена не так явно. В сущности, Бог всегда на стороне сильнейшего, вся история человечества есть не что иное, как свидетельство его пристрастий. Кротость, слабость, смирение равнозначны катастрофе, но они делают историю и рано или поздно вызывают тяжкие, необратимые последствия. Взять хотя бы Конти… Бог и власть — одно и то же. Бог, как власть, желает всегда быть любимым и почитаемым…

Солнце близится к закату, а на глади моря, далеко-далеко, появляется след от водных лыж. Лодку на таком расстоянии различить невозможно, а блестящий след движется как бы сам по себе. На густом насыщенном кобальте он кажется чертой, подведенной под чем-то очень важным.

Первым разговор возобновляет Вердзари.

— Итак, вы оправдываете виновных! — негодует он.

Но Де Витис и на сей раз не теряет хладнокровия.

— Не совсем так. Именно потому, что они провинились, я теперь дорожу ими гораздо больше. Поверьте, самые ценные и доверенные люди в вашем окружении — те, кто дал вам неопровержимые доказательства своей низости. Верность за гарантию безнаказанности, понимаете? Взгляните хотя бы на наших политических деятелей: что, по-вашему, помогает им держаться на плаву? У раба есть только одна цепь. У честолюбца их столько, сколько найдется людей, которых он может использовать с выгодой для себя.

— А вдруг они взбунтуются…

— Дорогой Вердзари, победа без опасности — бесславная победа. Впрочем, слово теперь за ними, и если они выберут зло — что ж, их дело, не нам отнимать у них радость реванша… Надеюсь, у вас нет сомнений по этому поводу?

На столь прямо поставленный вопрос Вердзари отвечает не сразу, он отхлебывает из стакана и бормочет:

— Какое-то противное оцепенение во всем теле… оно пройдет, я уверен. Видите ли, у меня вообще вялая конституция, а развалиться перед самой пенсией…

— А вот этого вы не должны были мне говорить, — весьма бесцеремонно перебивает его прокурор. — Как вы думаете, смогу я проследить за вашими документами, если вы сами мне не поможете? А если документы попадут неизвестно в чьи руки, то не помешает ли это вам занять должность, к которой вы стремитесь и которой, безусловно, сможете достичь, чтобы будущая пенсия была не столь скудной?

Тут Де Витис встает и, шагнув к пожилому комиссару, говорит суровым, почти угрожающим голосом:

— Ваша жертва тоже была красивой женщиной, помните? О, конечно, то был несчастный случай, но разве он произошел бы, если бы вы не пили весь вечер?

Очевидно, он может позволить себе такой тон, поскольку Вердзари, вместо того чтобы возмутиться, остается неподвижен. Тень великого мужа закрыла ему не только вид на море, но и пути к спасению. Он протягивает руку к стакану и опорожняет его с гримасой отвращения.

— Эта ваша слабость, между прочим, — продолжает неумолимый собеседник, — не первый раз ставит меня в неприятное положение. И каждый раз я покрываю вас — не только в ваших, но и в моих интересах, разумеется. Прокуратура в главном городе провинции должна быть чиста как зеркало, хотя бы формально, и в этом зеркале должны отражаться все, кому приходится иметь с ней дело.

— Такой уж у меня характер… — вздыхает Вердзари.

— У людей с характером — скверный характер, дорогой комиссар. И потом, мы с вами не можем позволить себе такую роскошь — иметь характер!

Он убирает бутылку и стакан, явно давая понять, что беседа окончена и вопрос решен, потом замечает:

— Знаете, что сказал Клаузевиц? «Нужно оставить противнику иллюзию, что он близок к победе, иначе радость окончания войны будет неполной». Но будьте уверены: тот, кто побеждает на самом деле, всегда остается незапятнанным, какова бы ни была его тактика.

— Незапятнанным? Вот неожиданное слово!

— Но оно отвечает той единственной концепции правосудия, какой придерживаются в нашей стране.

Солнце уже зашло, и его отблеск покрывает гладь моря серебром. На некоторое время оба забывают обо всем, любуясь медленной сменой красок. Наконец Вердзари встает и, повернувшись к лестнице, ведущей вниз, нарушает молчание:

— А Фавити?

Де Витис отвечает важно — как человек, который добился желаемого:

— Можете доверять ей, как мне самому.

Необходимость ждать обратно пропорциональна социальному положению человека. Чем выше ты стоишь на общественной лестнице, тем меньше приходится тебе ждать, а вот бедняк, можно сказать, всю жизнь проводит в ожидании: на почте, в приемной врача, на перроне вокзала. Поезд у него, как правило, не скорый, а пассажирский, зачастую ему приходится путешествовать на своих двоих, это словно еще больше растягивает ожидание. Тот, кто зависит от другого, всегда в ожидании, с утра до вечера, и все ждет чего-то от завтрашнего дня. Но это «что-то» либо не наступает вовсе, либо каждый раз обманывает ожидания — верный знак незащищенности и несвободы человека. Сильным мира сего не нужно надеяться, им незачем сидеть в приемной.