Эд Макбейн - Вдовы

— Откуда мне знать, что все это не фокусы с вашей стороны? Не выдумка?

— Поэтому я и прошу вас назвать гарантии, ваши гарантии, которые необходимы вам же для вашей же безопасности. Только назовите их, я все передам шефу. Поймите, мы же не хотим, чтобы были какие-нибудь накладки. Вы нам объявляете, чего вы желаете, мы вам говорим, что можем для вас сделать. Вот так каждый будет знать свое точное место, и никто не пострадает. Что вы на это скажете?

«Давай же, давай, рожай», — подумала она.

— Откуда я знаю, что даже лимузин-то будет... Я выпускаю девку, а вы врываетесь сюда, вся ваша армия...

— Нет, мы пришлем лимузин прежде всего. Сможете сами убедиться: он будет стоять вон там.

— Где?

— Да где вам угодно. Мне кажется, лучше у левой части дома, там есть маленькая верандочка. Так сгодится?

— Скажи боссу, я хочу, чтобы в лимузин виски поставили.

«Ну, — подумала Эйлин. — Вот он и приготовился сорвать сделку».

— Нет, — твердо сказала она, — я не могу обеспечить виски.

— Это почему же?

— Мы заботимся о всеобщей безопасности. Так? Так. Я знаю, что вы держите ваше слово, мистер Уиттейкер. А вот виски не умеет держать свое.

Ей снова послышалось, как в доме иронично хмыкнули.

— Итак, что я должна сказать боссу? — спросила она. — Если я пригоняю лимузин, отпускаете вы девицу на свободу?

— Предположим, сначала я должен убедиться, что лимузин там есть...

— Да мы его прямо к дверям верандочки подкатим, вон там. Вам останется только ноги свесить с веранды и влезть в машину.

— Но предположим и другое: я вижу, что лимузин есть, отпускаю девку, а вы меня — на кусочки? — да так, что у меня ни единого шанса залезть в лимузин уже не будет.

Отрабатывает все в деталях. Знает в глубине души, что никто не даст ему возможности подняться на борт, чтобы лететь на Ямайку, не даст насладиться прохладительными напитками под палящим тропическим солнцем. И все-таки торгуется!.. Несмотря ни на что борется даже с самой надеждой на то, что вдруг крупно, немыслимо подфартит в конце концов. Стоит лишь отпустить девицу, забраться в лимузин...

— Хорошо. Как бы вам хотелось, чтобы мы все проработали заранее до мелочей? — спросила она. — Нижний предел такой: мой босс хочет быть уверенным в том, что девушка в безопасности. Еще до того, как Уиттейкер садится в этот лимузин.

И тут он вдруг заявил:

— Эта затея с лимузином крайне опасная. Я в него сажусь, вы взрываете в нем меня и Сонни — в пекло! Не пойдет так, Красненькая. Скажи своему вонючему боссу, что мне нужен вертолет: чоп-чоп-чоп... И мне наплевать, где он его достанет. Хочу, и все. И передай, что девка садится в вертолет вместе с нами, я ее отпущу только после того, как Сонни туда сядет. Ясно? Тогда и получите вашу драгоценность. Ясно? И скажи боссу, чтобы поторапливался, даю ему на раздумье пять минут. Иначе он девку действительно получит, но — в дохлом виде. Пять минут. Так и скажи.

Толпа, собравшаяся на улице за баррикадами, все больше и больше приходила в неистовство. Было уже три часа ночи, но никто о сне и не помышлял. В голове у всех было только одно: ожидание кровавой развязки. С этим ярким чувством все и шатались по улицам; должна же развязка в конце концов наступить, взорваться, пролиться морем кровищи, затихнуть в трупном окоченении... Подливая масла в огонь, Проповедник вновь взялся за свой горн-рупор. Не имея достаточно конкретной подходящей тематики, Проповедник ни к селу ни к городу стал вспоминать ужасающие случаи из судебной практики разных штатов. По его пламенным словам выходило, что везде творилось только расовое беззаконие: афроамериканцев демонстративно и предвзято осуждали за не совершенные ими злодеяния, как-то: групповые изнасилования и прочее в том же духе... И ему не было никакого дела до того, что нынешняя драма происходила как раз при той мизансцене, когда двух черных убийц и белокожую проститутку никак нельзя было просто отнести к ряду белых злодеев, перечисленных Проповедником. Ведь главным для него было покрасоваться перед телевидением, эффектно и выгодно попасть в кадр, прозвучать как бы вопиющим гласом черного люда. Тогда как этот самый люд отлично знал, что Проповедник был крысой, провокатором, заботящимся лишь о собственном выдвижении на первый план, о своей карьере.

— Скажем «нет» позорному расистскому неправосудию! — вопил он в свой рог. — Скажем «нет» позорному расистскому, неправосудию!

И толпа, только что почти уже убаюканная бесконечным шахматным поединком, где кто-то маневрировал черными и белыми фигурками, которые затем невидимо исчезали далеко-далеко, в неопределенном пространстве и измерении, эта толпа теперь охотно наэлектризовывалась и с энтузиазмом подхватывала примитивное скандирование: «Скажем „нет“ расистскому неправосудию!» Для большего удовольствия орава разбивала слова на четыре темпа, притоптывала в такт тапочками, сандалетами, пятками и ботинками, а чудовищно нелепое песнопение обрушивалось каскадами на фасад дома, где сидела в окне побелевшая от ужаса и окаменевшая Долли Симмс.