Андрей Кивинов: Принцип вины

Визуальный ряд оказался еще интересней. Днем к проходной явился какой-то ханыга с замысловатой росписью синяков и ссадин. Он дохнул неслабым перегаром и рассказал шокирующую историю про отца и про то, как жестоко, не по-людски с ним обошлись. Если верить пришельцу, то они сидели в одной камере, там и подружились.

— Понимаешь, опер его сильно «прессовал», хотел, чтобы твой отец признался в убийстве своей тещи…

— Как тещи?! — Костя обалдело уставился на Марченко.

— Ну да… Молотком по темечку… Они всегда не ладили, а та за полгода до этого заявление на него накатала в милицию, якобы он ее избил. Валентин мне рассказал про тот случай. Не любила она твоего отца, все время маму твою против него настраивала. Он как-то раз не выдержал — пихнул ее в коридоре, она упала, ушиблась, ну и началось… У нее врачиха знакомая была, которая ей травмы нарисовала, ну и полдома свидетелей привела в милицию, что он ее чуть ли не убить хотел. И когда бабушку твою убили, «легавые» первым делом на него подумали. Они его на «бытовуху» крутили, а он не сознавался…

Он искоса поглядел на Костю, но тот угрюмо молчал.

— Потом-то он в камере рассказал, как было дело. Труп он первым обнаружил, когда с работы вернулся. Вызвал милицию, его и забрали. Опер, ведь он как?.. Ему главное — подозреваемого найти, а тут вот он — собственной персоной!.. Не хотел Валентин на себя кровь брать, не сознавался, как его ни прижимали, и на суде тоже…

Костя заскрипел зубами. Не глядя на ханыгу, спросил:

— Как он умер?..

— Точно не знаю, — закручинился Марченко. — Ему «вышку» на суде дали за убийство с отягчающими. Потом он в камере руки на себя наложил…

Костя посмотрел в пространство прищуренным взглядом, в котором визитер ничего хорошего не увидел.

— Понимаю, Костя, тяжело такое узнать… — вкрадчиво произнес Марченко. — Не хотел я тебе говорить, но не могу сдержаться… Разве не обидно? Отец твой, невинный, на кладбище, а Мухин этот в банке сидит… Мухлевщик. Знаешь, в каком?..

— Знаю… — Костя вздрогнул, его кулаки непроизвольно сжались.

В этот момент он увидел лицо начальника службы безопасности, глаза, которые тот постоянно прятал, сувенирную долларовую купюру с его портретом на стене. Значит, он был виновником гибели отца, а сейчас сидит и радуется жизни, складывает в кубышку баксы…

— Где ж она, справедливость-то?.. — продолжал сокрушаться Марченко, подвывая и чуть не плача. — Кто теперь, кроме тебя, отцово имя очистит?..

«Борец за справедливость» выжидательно посмотрел на Григорьева. Тот продолжал угрюмо молчать.

— Может, за коньячком сгонять?.. — В Марченко проснулся алкоголик.

Костя продолжал молча сидеть, глядя в одну точку. Из ступора его вывел стук и недовольный голос складского работника:

— Эй, на вахте! Уснул, что ли?

Костя вздрогнул, нажал на педаль, пропуская работника через вертушку.

Марченко поднялся:

— Пойду я, не буду мешать… Костя, стошечку не дашь? За отцову память выпить?..

Двигаясь на автомате, Костя медленно достал купюру и, не глядя, протянул ее Марченко.

Где-то внутри него родился очаг холодной ненависти. Он разрастался, захватывал все большие территории мозга, пока не превратился в слепую силу, требующую выхода. Теперь только мать сумеет все объяснить.

Стрелки часов медленно скользили по циферблату, и по мере их приближения к шести часам вечера сильнее росло его нетерпение. Он напоминал сам себе маленького мальчика, которому не терпелось пописать.

Стрелки достигли семи часов. Наконец, он услышал, как открывается дверь. Взглянув на сына, Надежда поняла, что он уже знает. Костя помог матери раздеться, разогрел ужин.

— Послушай, мам, мне надо с тобой поговорить…

— Костя, может, не надо старое ворошить?.. Ничего хорошего не будет.

Нервы у него не выдержали, он вскочил со стула и принялся мерить кухню шагами: три туда, три обратно. «В точности, как отец», — горько подумала Надежда Васильевна. На глаза опять навернулись слезы.

— При чем тут хорошо или плохо?! Он мой отец, и я должен знать правду!!

Он продолжал возбужденно метаться по кухне, не обращая внимания на материнские слезы, — слишком часто он их видел, когда речь заходила об отце.

— Ладно, когда пацаном был… Но потом-то могла сказать!.. Все равно б узнал! Рано или поздно!..

Его слова ранили сердце не хуже ножа. Столько лет она жила с этим грузом, стараясь уберечь сына от этой страшной страницы семейной истории. Воспитывала его одна, работая на двух работах, стараясь, чтобы он ни в чем не нуждался, и вот теперь он глядел на нее, как на врага, бросая в лицо обвинения, которых она не заслуживала.