Андрей Кивинов: Обнесенные «Ветром»

Эхо пожарной сирены гулко прокатилось над тайгой. Где-то за соснами встревоженный олень поднял голову и прислушался к незнакомому звуку. Выпустив в морозный воздух струю пара, он быстро умчался в чащу.

Лай напуганных сторожевых собак перекрывал крик дежурного офицера исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

— Багры, багры тащи, урод! Первый отряд из барака — на подъем!

Вокруг, явно не зная, что делать, метались сержанты и рядовые, то и дело натыкаясь в темноте друг на друга.

— Куда ты, кретин? Ты, ты, Проскурин! Давай шланг, воду, воду!

— Товарищ лейтенант, не подойти — краны за котельной!

— А, черт, мать твою!

Офицер, опустив у шапки «уши», согнувшись в три погибели прыгнул в проем между горящей котельной и забором и проскочил опасный участок. От бушующего неподалеку огня краны отмерзли, и он без труда повернул винт.

Рядовые схватили шланги и направили водяные струи на охваченную пламенем котельную.

— Люди там были? — Лейтенант, вынырнув из проема, подбежал к Проскурину.

— Не знаю, вообще-то, на ночь там зек дежурит, смотрит за давлением, но он, может, выскочил.

— Сбегай, узнай!

— Есть! — гаркнул сержант, бросил шланг и помчался в помещение дежурного.

В ту же секунду из первого барака выскочил заключенный.

— Там Ветров, Ветров там! Он дежурил на котельной, а в бараке нет его.

— Вернись, проверь внимательно.

К котельной уже подтягивались разбуженные офицеры, прапорщики, «обслуга». Прибыл «хозяин» — начальник колонии. Огонь бушевал, грозя переброситься на бараки.

— Пену давай, мудаки, — гремел голос какого-то старшины.

Хозяин подошел к лейтенанту.

— Ройте вокруг канаву, пусть зеки лопаты берут. Почему пожар? Как допустил? Под трибунал пойдешь!

— Михаил Сергеич, все нормально было, не знаю я, чего там такое загорелось.

— Ладно, после поговорим. Иди проверь, все ли на месте, я слышал, Ветрова нет.

Лейтенант убежал в первый барак.

Через час общими усилиями огонь удалось сбить, и теперь остатки пламени засыпали снегом и заливали водой. К утру, когда с пожаром полностью было покончено, на месте котельной остался лишь почерневший кирпичный остов без крыши, окон, дверей и внутреннего содержимого.

— Разгребай, — раздалась команда, и уставшие заключенные, еле шевелясь, стали разгребать лопатами пепелище.

— Вот он! — раздался вдруг крик одного из зеков, — Ветер!

Подбежавшие солдаты разгребли золу, и из-под обломков обгоревших досок показались останки какого-то мужчины.

— Ветров, Колька, первый отряд, — промолвил сержант. — Он сегодня дежурил.

— Точно он, — уверенно подтвердил один из заключенных, хотя от человека, сгоревшего в котельной, почти ничего не осталось.

— Проверку делали? — спросил подошедший хозяин.

— Так точно, все на месте, кроме него.

— Значит, Ветров!

— Да, по росту подходит, да и лепень, вроде, его, — показал на остатки одежды старший отряда.

— Пожар почему случился, узнали?

— Уснул Ветер, наверно, ну и прозевал. Котельная-то дровяная, всю ночь следить надо, чтобы искры никуда не попали.

— Родственники у него есть?

— Да, мать в Витебске, он сам оттуда.

— Похороните и матери извещение пошлите, — закончил хозяин и пошел с пепелища.

Колеса поезда отстукивали монотонную мелодию, иногда гремя на стрелках и внося некоторое разнообразие. За замерзшими стеклами мелькал бесконечный лес, тянувшийся вдоль полотна.

— Господа, — по-гусарски обратился один из сидевших в купе мужчин к двум другим пассажирам, — нам ехать до Питера еще добрую неделю, а мои запасы спиртного уже на исходе. Не скинуться ли на бутылочку ресторанного коньячка?

Говорившему было лет сорок, по его морщинистому лицу сразу можно было догадаться, что все-таки предметом его истинного уважения является «горькая». На нем были одеты потрепанный свитер, затертые джинсы, в углу над его местом висели китайский пуховик и брезентовый рюкзак.

— Я пас, Петрович, — ответил второй пассажир — парень лет тридцати. У вас, геологов, может быть, такие дозы в нормалек, но для меня — творческого интеллигента — многовато, знаешь ли. Боюсь, жена не узнает после отпуска, скажет, ты не в санатории был, а в концлагере.

— А мне все равно, — произнес третий, сидевший у окна и пристально изучающий темноту, пассажир. — Но я согласен с Игорем, надо бы пару дней переждать.