Фридрих Незнанский - Восемь трупов под килем

Из разговоров выходило, что первым крики Турецкого услышал «случайно» проходящий мимо Иван Максимович. Заметался, он действительно не знал, что делать в подобной ситуации. Слава богу, уже топал по палубе Глотов, а с другого конца подбегал Буи, который вместе с женой прогуливался под навесом (вот только неясно, куда жена подевалась). Лаврушин, как мог, объяснил Глотову сложившуюся ситуацию, а тот уже швырнул круг, вытащил с помощью подбежавшего француза незадачливого сыщика…

Весть о новом происшествии быстро облетела судно. За спинами мужчин объявилась Герда, растолкала всех, сунула Турецкому под голову спасательный круг, приказала лежать. Но он не хотел валяться — и без того уже становился посмешищем в глазах пассажиров и экипажа. Стал подниматься, его подхватили под локти, повели в каюту. Он лежал, приходя в себя, обводил пространство мутным взором, а над ним попеременно мелькали человеческие лица. Заботливую Герду сменила Ирина Сергеевна — бледная, с трясущейся нижней губой, она что-то у него спрашивала, он не понимал, чего ей надо. Возникла черная, как мартовский снег, Ольга Андреевна, склонилась над ним, потрогала голову, сунула в рот какие-то таблетки.

— Что это? — вяло протестовал он. — Избавьте меня от ваших медикаментов…

— Не нервничайте, пейте, — бормотала Ольга Андреевна. — Я лучше знаю, как лучше. Это обычное успокоительное. Я принимаю его тоннами. Мы же отныне с вами товарищи по несчастью… вас тоже пытались выбросить с этой чертовой яхты…

Его не пытались — его выбросили. Он выпил таблетку, и вскоре действительно настало умиротворение. Он выпадал из центра событий. Как сказал кто-то из великих: радугу, которая держится четверть часа, перестают замечать. Последним вторгся Салим, посмотрел на него с насмешкой, хотел войти, но выглянул в коридор и что-то его остановило. Передумал, закрыл дверь.

— Вот и вошли вы в скорбный список, Александр Борисович, — пробормотал он, закрывая глаза. — Вызвали огонь на себя, легче вам от этого стало?

Больше всего он боялся уснуть, и все же уснул — выпал из реальности минут на двадцать, подпрыгнул в ужасе — так и собственную кончину можно проспать. Глянул на часы. Половина одиннадцатого. Вытряхнулся из кровати, запер дверь, подпер ее тумбочкой, потащился в душ. Голова болела, как последняя сволочь, словно не родная, но члены шевелились и в мозгах воцарялся порядок. От холодного душа голова стала до неприличия ясной, извилины работали так, словно их хорошо смазали. Он начал вспоминать свои ощущения в драматический момент, все, что он мог видеть и слышать. Получалось негусто. Состояние было сквернейшее, вспоминать особенно нечего. Да, услышал шаги, кто-то подбежал, воспользовавшись тем, что добрая половина Турецкого висела за бортом. Мужские шаги, женские? Хрен их разберет. Смогла бы женщина с такой легкостью швырнуть его за борт? Возможно, да, особых усилий ей бы не потребовалось. Капризная интуиция — способность головы чувствовать задницей — в данный момент не работала. Что же делать? Можно побиться головой о стену — говорят, иногда помогает. Кто это мог быть? И снова ненавистные лица плыли перед глазами. Почему он их всех так ненавидит? Ведь отдельные представители данного сообщества спасли его от верной смерти — Иван Максимович Лаврушин, француз Буи, матрос Глотов. Другие проявили участие к спасенному — Герда, Ольга Андреевна… Не всех их нужно ненавидеть, это перегиб, на яхте собрались нормальные люди со своими пороками и недостатками. Можно подумать, у Турецкого нет ни пороков, ни недостатков… Он пытался вспомнить, кого он не видел в этой веренице склонившихся лиц — сочувствующих, ехидных, равнодушных, тайно злорадствующих… Не было Голицына, не было Манцевича. Почему? С Голицыным понятно, но Манцевич должен был примчаться в первую очередь. Как же без него?…

В дверь постучали. Он открыл, вооружившись табуреткой. Громоздкое оружие мало впечатлило Манцевича. Он был все тот же — неприятный, гладкий, скользкий — как саксофон, с которого соскальзывают игральные карты. Лишь глубоко в глазах засела настороженность. И что-то еще, не поддающееся определению. «Примчался», — подумал Турецкий.

— Только о вас подумал, — признался он. — А ведь права народная молва — не поминай черта…

Манцевич молчал. Он думал, исподлобья разглядывая сыщика. Интересно, что он знает? Он обязан что-то знать. Такие люди располагают полной информацией о событиях в обозримом пространстве. Он должен знать больше, чем шеф. Чем он тут занимается? Про таких людей еще Вольтер сказал: «Короли знают о делах своих министров не больше, чем рогоносцы о делах своих жен». И если эти люди чего-то не знают, они становятся вдвойне опаснее.