Леонид Замятин - Эффект «домино»

— Заклинать себя, чтобы творить новое зло, но от этого его меньше не станет, еще больше людей осатанеет, — нравоучительно изрек я и пожал бурю.

— Ты знаешь другой способ борьбы со злом? — и в меня уперся ее испытующий взгляд, полный презрения. — Что же ты, такой праведный, сидел сложа руки? Ты же либо знал, либо догадывался об истинном положении дел и молчал. Так кто же из нас творил большее зло: ты или я? Тебе не кажется, что ты тоже сообщник мерзких преступлений?

Вместо раскаяния уже слышалось обвинение. Признать вслух, что она в чем-то права, не поворачивался язык, хотя и мелькали соглашательские мыслишки, но подсознательно сидящее в каждом из нас понятие о чести мундира, которую нужно защищать при любых обстоятельствах, выдвинулось на передний край. Я не мог стать в позу оправдывающегося или даже поддакивающего. Невидимая стена отчуждения мгновенно выросла между нами. Я резко поднялся и заявил:

— Мне кажется, мы никогда не поймем друг друга.

Захотелось как можно больнее уколоть ту, которую только недавно боготворил, и, не сдержавшись, я проделал это.

— К тому же наша дискуссия не предполагалась, так как я должен был стать очередной жертвой, принесенной во имя справедливости, и уже числился в «смертных списках», — изрек я и направился в прихожую.

— Нет! — услышал за спиной выкрик. — Нет! — повторила она, вы-скочила вслед за мной в прихожую и вцепилась в рукав куртки.

— Клянусь здоровьем Инны, против тебя ничего не замышлялось, — в ее широко открытых глазах появились слезы отчаяния. — Боже, это Мария! Она не раз видела нас вместе. С моих слов она знала, что ты из милиции, что у нас хорошие отношения, и ты даже дал мне ключи от своей квартиры. Я только сейчас поняла: для нее теперь каждый милиционер — носитель зла. Я делилась с ней радостью, а она скрыто презирала мой поступок и ненавидела тебя. Она наверняка незаметно провожала меня, когда я шла к тебе, до самой твоей квартиры. А выкрасть ключи из сумочки — дело нехитрое. Она сделала это заблаговременно. А я никак не могла догадаться, куда же они подевались. Господи, как все кошмарно! Но поверь, я ни при чем, и прости Марию, ее психика пошатнулась.

Во мне шевельнулась жалость. Нельзя вот так разом оборвать все связующее нас. Даже если сильно хлопнуть дверью, не отсечешь прошлого и не окажешься в той прежней, до нашей встречи, жизни. Я держался за дверную ручку и никак не мог решиться потянуть ее на себя.

— Ну хотя бы выполни свой долг и задержи меня как преступницу, — неожиданно прозвучало умоляющим, печальным голосом.

— Мама, а почему ты преступница? — вмешалась в наш трагический диалог Инна, выбежавшая в коридор на крик.

— Не могу, не имею права, — покачал я головой и обосновал свое решение явной нелепицей: — Я в отпуске.

— И что же мне делать? — просила она совета.

— Решай сама.

— Хорошо, уже решила, — заявила она с вновь появившейся в голосе твердостью. — Я не оставлю Марию одну. Будем до конца тянуть горестную для нас лямку. И пусть нас рассудит Бог. Прощай!

— Прощай! — скорее машинально вырвалось у меня, и я толкнул самую тяжелую в моей жизни дверь.

Было желание спрятаться, затаиться, уехать, чтобы ничего не видеть, не слышать, не делать. Пусть все течет, все изменяется, идет к своему закономерному финалу без моего вмешательства. Я не хочу быть ни судьей, ни обвинителем, ни даже случайным свидетелем. Терзаться по несбывшемуся, выискивать в прошлом свои ошибки, мучиться в поисках установления истины казалось для меня непомерной ношей. Я ошеломлен, опустошен, раздавлен…

Пытался хоть как-то отвлечься от атаковавших беспрерывно невеселых мыслей, но читать не мог, безучастно глядел в телевизор, а попытка приготовить себе ужин так и осталась попыткой. Занялся поисками сно-творного. Домашняя аптечка содержала в себе лишь аспирин, таблетки от головной боли и антибиотики. Отправился по соседям. Общими усилиями были найдены в какой-то квартире спасительные таблетки. Проглотил сразу обе. Однако глубокий сон не приходил, так, забытье, когда происшедшее по-прежнему прокручивается в голове, но только обрывочно и не так остро. Утром, защищаясь от наскоков совести и долга, вновь попытался внушить себе, что мне ни до чего нет дела.

Осознание того, что меня скоро начнут разыскивать по вчерашнему происшествию, заставило сделать опережающий шаг: я позвонил на работу и предупредил, что уезжаю на три дня к родственникам в деревню. И пока там не начали задавать вопросы, положил трубку и отключил телефон. Теперь можно не опасаться, что после бесплодных телефонных звонков кому-то придет в голову мысль взломать в предположении или предчувствии худшего дверь в мою квартиру. Неясно только одно: почему я пытаюсь убежать от ждущих меня сложностей всего на три дня? Что изменится за этот срок? Женщина, покушавшаяся на меня, по-прежнему будет находиться в следственном изоляторе. Жанна по-прежнему будет метаться в поисках решения, если, конечно, сама не отважится на явку с повинной или арестованная подруга не назовет ее имени в качестве сообщницы. В любом случае мое возвращение в реальный мир наверняка обернется для меня раздвоенным состоянием, когда одновременно хочется обвинять и оправдывать, прощать и ненавидеть, а значит, опять торги с собственной совестью и поиски выхода. Не лучше ли навсегда прикинуться агнцем и покорно следовать за судьбой? Только вот надолго ли хватит деланной покорности и непричастности?..